На арене старого цирка

Такова была Нижегородская ярмарка в 1916 году.

В цирке сборы все же были битковые. Труппа была приличная, но без обычного никитинского размаха. Встретили нас артисты по-родственному, публика нас принимала очень горячо. У отца следующая запись по поводу нашего бенефиса:

«Вчерашний небывалый сбор (две тысячи рублей) на наш бенефис продолжает служить темой разговора всей труппы и по справкам старой дирекционной записи оказался рекордным сбором. Никто еще на ярмарке не делал такого сбора. Этого бенефиса я не забуду, он поднял нам престиж в глазах всей труппы».

27 августа работа на Нижегородской ярмарке окончилась, цирк снялся, и мы переехали в Москву.

За время нашего отсутствия брата взяли на военную службу, он попал в мотоциклетный отряд, имевший свои мастерские в Москве.

Труппа подобрана была хорошо. Из иностранцев в нее входили только итальянцы и французы. Наездники были: труппа Прозерпи, новый жанр езды — акробаты на тройке. На арене расстилался белый ковер и на невидимых публике колесах выезжали сани, запряженные тройкой. Но сани были особого устройства, и на них проделывались акробатические упражнения, пирамиды и различные трюки. В труппу была ангажирована семья Лавровых — клоуны. Был приглашен «эквилибрист на эйфелевой башне» Степанов, ставший от постоянной тренировки на голове ненормальным. К открытию приехали акробаты Папи Бруно, наши старые знакомые, и жонглер на лошади Н. А. Никитин. Коверным рыжим был Алекс Цхомелидзе, прекрасный клоун и пантомимист. Режиссером и дрессировщиком – Преде. Из наездниц были сестры Гамсакурдия.

Открытие состоялось 30 августа очень торжественно,

Цирк по устройству и убранству был одним из лучших в России. Во множестве зеркал дробился и переливался свет и отражались людские толпы. За рядами партера шли ложи. За ложами — балкон. На балконе много рядов скамеек, за ними еще ярус и уже совершенно отдельно галлерея с особым входом прямо с улицы.

Цирк был так построен, что не было видно ни одного столба.

Конюшню устроили в два яруса — светлую и темную. Только артистические уборные, хотя и достаточные по величине, не отличались особыми удобствами.

При постройке цирка архитектор был связан пространством, отведенным для здания, и ему нехватило площади, чтобы широко развернуть все служебные помещения цирка.

Публика посещала цирк Никитина охотно, и сборы его были выше сборов цирка Саламонского. Играло роль и местоположение цирка на стыке Тверской и Садовой-Триумфальной. В него приходили, как говорится, «на огонек», мимоходом, а к Саламонскому на Цветной бульвар надо было ехать специально.

Цены были доступные и по праздникам галерка набивалась доотказа. В цирке в праздничные дни было очень душно и жарко, и часто с галерки раздавалось: «Тише! не давите так!.., ох, задавили совсем!..» И народ, как волна, подавался то в ту, то в другую сторону.

У отца следующая запись, относящаяся ко дню открытия цирка: «На наше антре почему-то вся дирекция высыпала в передний проход и прямо-таки ржала от удовольствия, смотря на наш поистине громадный успех».

Только работая в цирке Никитина, я окончательно убедился, что успех клоунского номера зависит от его злободневности. Недостаточно, если вся работа состоит из одних трюков, злободневность необходима. Залог успеха клоуна — меткое слово. Это — главное. Слово в цирке, как пуля: летит и ранит.

У нас было несколько хорошо построенных и доходящих до публики реприз. Была реприза о том, какая разница, между купцом военного и довоенного времени. Ответ был такой: купец до войны готов был за Русь свой живот положить, а наступила война — и купец готов Русь в свой живот положить.

Реприза «Сестра» вызвала на третьем представлении скандал. Отец говорил, что приехала с фронта его сестра и привезла «Георгия».

Я. И моя сестра приехала и тоже привезла…

Отец. Тоже Георгия?

Я. Нет, маленького Петьку.

Это не понравилось какому-то офицеру, который поднял шум. Дирекция во избежание эксцессов просила нас больше эту репризу не говорить.

В этот сезон пользовались большим успехом монологи Н. Поморского «Солдаты», «Память казенке».

Ряд за рядом прошли сборы то на табак солдатам, то в пользу сирот войны. В цирке во время последнего сбора было продано с аукциона брошенное в рот слону яблоко за семьсот двадцать пять рублей.

Отношение публики к артистам цирка было очень хорошее.

Нас наперерыв приглашали отужинать в рестораны. Лучшим рестораном в то время считался «Ампир». Здесь собирались богатеи Москвы. Войной со всеми ее ужасами и тягостями здесь не пахло. Бриллианты, декольте, цветы, вина, дорогие закуски. Это так не вязалось с тем, как жили обыватели в провинции, так резко и грубо противоречило всему, что шло с войны.

В цирке часто бывали журналисты. Познакомились мы с писателем Пазухиным, родственником клоуна Брагина. Частым гостем цирка был Н. Балиев, режиссер «Летучей мыши», и артист Малого театра В. В. Максимов, А. М. Данкман, юрисконсульт нашего союза, буквально пропадал в цирке. Его можно было встретить и на репетициях, и перед представлением. Это был настоящий друг цирка. Он интересовался артистами, их профессиональной работой, условиями труда, их бытом. Как юрисконсульт союза всегда отстаивал интересы артистов перед дирекцией.

В середине октября 1916 года в цирке начались репетиции пантомим. Одновременно мы были приглашены сниматься в кинокартине из цирковой жизни, в которой главную роль исполнял В. В. Максимов. Надо признать, что ни одна кинокартина до сих пор не осветила правильно жизни цирка. Когда мы, артисты, видим нашу жизнь на экране, мы всегда смеемся. Жизнь в цирке гораздо проще, будничнее, а главное — труднее, чем та жизнь, которую показывают в кино. В каждой профессии есть свои прелести и свои недочеты, свой быт, своя специфика. Ни один врач не сумеет так быстро и хорошо вправить при вывихе ногу или руку, как это сделает старик — артист цирка. Подойдет, возьмется за конечность, подержит — и сустав на месте. Или заставит ногой катать бутылку, смотришь — и все пришло в норму. Бывали случаи, что во время работы у артиста выскочит из сустава кость, он вскрикнет и тут же сам вправит ее и работает дальше. А знаменитая цирковая мазь «флуид эмбрикешен» или, как говорят в цирке, «флоид эмбрикошюм», куда входит скипидар, шесть сортов различных спиртов — муравьиный, горчичный и др.— и сырое яйцо! Из всего этого получается смесь, жидкая, как молоко. Ее втирают при ушибах, и она, как рукой, снимает боль.

В цирке часты падения и ушибы от них. Зашиб себе артист копчик (кончик позвонка), так зашиб, что с трудом работает и едва сидит. Сейчас же набьют мелко кирпич, раскалят его в печке или на примусе, завернут в мокрое хорошо отжатое полотенце, приложат — и больной быстро выздоравливает.

И люди в цирке своеобразные, и психика их особенная. Человек исключительного самообладания, бесстрашный укротитель львов и тигров Гамильтон-Веретин безумно боялся собак. В одном из провинциальных городов, когда он выходил из какой-то квартиры, на него набросилось несколько собак. Он начал кричать. Вышел дворник, отстал собак и сказал Гамильтону назидательно: «Ишь, чорт, собак испугался. Ты бы, посмотрел, как: один дядька в цирке ко львам и тиграм входит и ими командует».

Жонглер Сластушинский, очень ловкий на манеже, был очень неповоротлив в жизни. Товарищи прозвали его «Епиходов». То толкнет и уронит что-нибудь, то за обедом разольет вино или разобьет посуду. Полетчик Каврели делал перелеты под куполом цирка с трапеции на трапецию и не мог смотреть из окна второго этажа на улицу, так как у него от этого кружилась голова.

Дрессировщик Крастон не мог выдрессировать свою комнатную собачку, так как жалел ее, и отдал ее для дрессировки другому дрессировщику.

Боб О'Коннор [50], заставлявший публику покатываться в цирке от смеха, лечился от ипохондрии у специалиета-невропатолога. Тот прописал ему обтирания холодной водой, дал ряд советов и сказал в заключение: «Пойдите вы для развлечения в цирк. Там такой смешной клоун Боб О'Коннор, вам невольно станет весело».