Павел I

В любом случае цель была достигнута: Ростопчин на радость заговорщиков был повержен. Однако Павел I слишком хорошо знал и ценил Ростопчина, чтобы уволить его, как удаляют лакея, не угодившего барину. Монарх написал ему записку и предложил явиться для объяснения. Ростопчин немедленно ответил как верноподданный, поблагодарил. Однако письмо Ростопчина не дошло до Императора; ему его не передали и даже более того: уведомили, что «граф отвечать не желает». Дальнейшее описала в своих «Записках» В. Н. Головина.

«Ростопчин, не зная ничего про эту подлую клевету и думая, что на основании письма Императора он имеет право пойти проститься с ним, велел сказать обер-гофмейстеру Нарышкину, [127] чтобы его записали в список представляющихся Государю. Нарышкин, достойный сообщник Палена, не записал его. Ростопчин, приехав во Дворец (это было в воскресенье, 24 февраля.—А. Б.), не смог увидеть Императора и думал, что на то была его воля». Через несколько часов Ростопчин был уже на пути в Москву; до смерти Императора оставалось менее трех недель.

Граф Ростопчин оставался самим собой и в последние дни февраля написал письмо своему доброму знакомому князю В. П. Кочубею (1768–1834), где всё выложил начистоту, показав, что был прекрасно осведомлён о закулисной стороне дела. Именно поэтому он являлся смертельным врагом для заговорщиков. «Составилось общество великих интриганов, — писал Ростопчин, — во главе с Паленом, которые прежде всего желают разделить между собой мои должности, как ризы Христовы, и имеют в виду остаться в огромных барышах, устроив английские дела».

Должность первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел была передана Панину, который с ноября 1800 года находился «в изгнании» в своем родовом имении под Москвой. Враг Ростопчина торжествовал и готов был немедленно вернуться в Петербург, но роды жены задержали его в Москве и потому граф Панин не обагрил своих рук кровью Помазанника Божия…

В исторической литературе, с подачи А. Г. Брикнера, бытует точка зрения, что заговорщики делились как бы на две группы: «идеалистов» и «реалистов». Среди инспираторов заговора самая трудная задача выявить «идеалистов». С «реалистами» или «прагматиками» куда проще. Никаких идеалов и высоких устремлений — только расчёт, выгода, шкурный интерес.

Какие «идеалы» могли быть у шалопаев братьев Зубовых, думавших только об удобствах и удовольствиях, об угождении мелкому тщеславию. Или у их сестры — пресловутой любвеобильной Ольги Жеребцовой, которую в современных понятиях можно было бы назвать «сексуально озабоченной» и у которой наличествовало только два «идеала»: деньги и Чарльз Уитворт.

Примечательная деталь: дети Ольги Жеребцовой оказались под стать матери, такие же пустые и никчёмные. Сын Александр Александрович (1780–1835), дослужившись до чина генерал-майора, стал одним из виднейших русских масонов, т. е. оказался ненавистником власти и церкви.

Дочь же, Елизавета Александровна (1791–1845), вообще вся «пошла в матушку»: деньги и любовные утехи только и интересовали. Выйдя в 1808 году замуж за генерала-от-кавалерии Н. М. Бороздина (1777–1830), родив ему несколько дочерей, Бороздина-Жеребцова не утруждала себя материнскими заботами. Она пила и гуляла, как какая-нибудь дочь кухарки из «дома второй руки». Известная светская львица времен царствования Николая I А. О. Смирнова-Россет в своих мемуарах рассказала, что генерал Бороздин умирал в 1830 году в Петербурге в чужом доме, а «его жена, урождённая Жеребцова, кутила где-то за границей, где прижила сына».

Молодые же дочери Бороздиных после смерти отца оказались сиротами, и их взял на попечение Император Николай Павлович, Но это ещё не вся история вырождения потомков дворянского рода Зубовых. Елизавета Бороздина-Жеребцова, «нагулявшись» в Европе, вернулась в Россию и сделалась «наложницей» «светлейшего князя» П. М. Волконского (1776–1852) — знатного и богатого, занимавшего пост министра Императорского Двора…

К числу активистов заговорщицкого движения в 1800–1801 годах относился и Фёдор Петрович Уваров (1773–1824) — один из самых шумных ненавистников Императора Павла. Глупый, но «весьма фактурный», любитель женского пола, он, благодаря своему физическому экстерьеру, сделался весьма заметным в высшем свете. Когда этот безвестный дворянин, простой офицер Лейб-гвардии Кирасирского полка, стал в 1798 году любовником мачехи Анны Лопухиной-Гагариной — княгини и «статс-дамы» Екатерины Николаевны (1763–1839), то быстро и вознесся. Получил флигель-адъютантство, а затем должность командира Лейб-гвардии Кавалергардского полка — личной охраны Императора. Примечательная деталь: когда Уваров умер в 1824 году, то за его гробом шел Император Александр I. Язвительный АЛ. Аракчеев по этому поводу прилюдно заметил: «Один Царь здесь его провожает, каково-то другой там его встретит?»

Такого же «поля ягодой» являлся и генерал-от-кавалерии, флигель-адъютант и командир Лейб-гвардии Семеновского полка Леонтий Иванович Депрерадович (1766–1844). Его дед, родом серб, Райко Де-Прерадович (Родион Степанович) перешел из Австрии на русскую военную службу в 1752 году; скончался в чине генерал-майора. Внук отличался храбростью, воинской удалью, проявленными в войнах с турками и поляками, а уже при Александре I — в войнах с французами. Рубака и бретёр, он не сделал такой же «ослепительной карьеры», как его соплеменник, «крестьянский сын» Семён Зорич, ставший в 1776 году «ночным утешителем» Екатерины II и получивший огромные поместья и колоссальные по стоимости подарки и подношения. Однако карьера Л. И. Депрерадовича развивалась вполне успешно и без допуска в царские альковы.

Генерал-от-кавалерии, он с 1799 года — командир элитного Лейб-гвардии Семеновского полка. Ему грех было жаловаться на невнимание Монарха, но жажда острых ощущений, пьянящее чувство опасности толкнули его на путь преступления. К тому же Депрерадович знал, что шеф полка — Великий князь Александр Павлович — тоже в «деле», что придавало уверенности. В доме генерала устраивались веселые вечеринки и под их прикрытием происходили встречи заговорщиков.

Если уж искать «идеалистов» среди заговорщиков, то тут на самое приметное место можно выдвинуть одного из представителей высшего гвардейского командного состава — генерал-лейтенанта и командира Лейб-гвардии Преображенского полка Петра Александровича Талызина (1767–1801). Род Талызиных был татарского происхождения и вёл свое родословие от татарского мурзы и первоначально именовался Тагай-Елдызиными. В XVIII веке Талызины давно обрусели, обросли поместьями и родовыми дворянскими связями.

Пётр Талызин начал службу в Лейб-гвардии Измайловском полку и первое звание — прапорщика — получил в 1784 году. Взлёт его карьеры начался при Императоре Павле. В тридцать лет, в 1797 году, он получает звание генерал-майора, затем генерал-лейтенанта, а в апреле 1799 года назначается командиром Лейб-гвардии Преображенского полка.

Ничего не известно о том, когда и кто именно вовлёк Талызина на путь противогосударственного заговора. Возможно, этим «искусителем» оказался Пален. Можно только констатировать, что в начале 1801 года Талызин — деятельный участник готовящегося злодеяния, и его особняк на Невском проспекте — не только один из центров сбора участников заговора, но и место вербовки новых членов. В своих воспоминаниях Н. А. Саблуков описывает, как он, оказавшись на вечере у Талызина, сразу же понял, что находится в центре конспиративной деятельности.

Талызин не имел расположения к салонной демагогии в стиле Панина; как рьяный службист и бравый офицер, он, склонный к «мистическим увлечениям», хотел живой, «освежавшей» душу и сердце деятельности. Неизвестно, получал ли Талызин субсидии, как точно неизвестно и то, принадлежал ли он к какому-нибудь масонскому кружку.

Зато известно хорошо другое: ровно через два месяца после Цареубийства, 11 мая 1801 года, пышущий здоровьем Талызин «скоропостижно умер». Утверждали, что он отравился. Сразу же возникли слухи о самоубийстве, которые совсем не кажутся безосновательными. Накануне смерти он составил подробное завещание, расписав своё имущество членам талызинского клана; собственной семьи у него не было. Если это действительно самоубийство, то можно говорить о том, что это — единственный случай, когда соучастник преступления, мучимый угрызениями совести, свёл счёты с жизнью. Если это так, то только его одного и можно причислить к «идеалистам».