Заболотный

Но все эти доводы не действовали на чиновника.

Мы были вынуждены вернуться обратно на корабль. Даниил Кириллович, взбешенный таким непонятным упрямством, немедленно послал две гневные телеграммы: одну русскому консулу в Джидде, другую прямо в Константинополь, в санитарный совет, которому подчинялся местный карантин.

Телеграммы подействовали. На следующее утро с помощью русского консула нам все-таки разрешили сойти на берег.

Чем больше мы бродили с Заболотным по городу, тем сильнее поражались и возмущались его полнейшей беззащитностью перед «черной смертью». Грязь тут была еще неимовернее, чем в самых нищих кварталах Бомбея. Там хоть сезонные тропические ливни время от времени смывали с городских улиц пыль и нечистоты. А здесь дожди выпадали чуть ли не раз в столетие.

На весь город только четыре большие цистерны с тухлой водой. Каждая из них прикрыта навесом с окнами, через которые ведрами доставали воду. Потом водоносы разливали ее в мешки из козьих шкур и так развозили по городу. А сколько могло кишеть в этих мешках с водой мириадов бактерий холеры или тифа!

И даже такой воды не хватало. Здесь, в Джидде, мы впервые своими глазами увидели, что, оказывается, милостыню можно подавать нищим в виде кружки вонючей воды! Милостыню — или отраву, гибель?..

На тесных улицах, похожих на щели, с утра до вечера сновала пестрая, многоязычная толпа. Где-то в ней быстро и бесследно уже растворились паломники с нашего корабля.

Воинственно поглядывая по сторонам, проходили пылкие сирийцы, готовые затеять драку при малейшей обиде. Ничего не замечая вокруг, словно в гипнотическом сне, брели неведомо куда полуголые и тощие до страшноты паломники из Индии. Чернокожие маграбианцы, приплывшие из Африки, прятали оружие в складках своих широких бурнусов. Они не расставались с ним, даже отправляясь в Мекку, и, по рассказам, нередко затевали жестокие схватки с бедуинами, которые со всех паломников требовали бакшиш за свободный проезд через пустыню.

Сколько самых различных болезней несла в себе эта бесконечная человеческая река, сливавшаяся здесь, на пыльных улицах «Праматери городов», из великого множества ручейков, струившихся сюда из разных стран! Вот хотя бы эти стройные и красивые негры — ведь они пришли сюда как раз из тех тропических сырых лесов, где совсем недавно доктор Зупиц под личиной таинственной болезни «лобунга» или «хебунга» распознал несомненное страшное лицо «черной смерти»…

Если судить по тому, с какой строгостью встретили карантинные чиновники нас с Заболотным, ни один микроб не смог бы, пожалуй, пробраться в благословенную Джидду. Но очень скоро мы убедились, что в этой карантинной крепости были, в сущности, только ворота на запоре, зато никаких стен не имелось совсем. Дорога для всех болезней оставалась открытой.

Для карантина и изоляции больных были отведены три унылых островка неподалеку от берега. Эти коралловые рифы едва поднимались над водой и были совершенно лишены малейших признаков зелени. Ни деревца, ни травинки, только ослепительно сверкающий белый коралловый песок.

Только на острове Абу-Саад был построен сносный лазарет. На двух же других островках паломники размещались в драных палатках, а то и просто на песке, под навесами. Питьевой воды не хватало, ее привозили из города. Паломники голодали, теряли последние силы. Они всячески стремились вырваться с этих островков, враждебно относились к врачам, считая их главными виновниками своих мучений. Беседуя с ними, нам с Даниилом Кирилловичем даже пришлось выдать себя за агентов пароходной компании, чтобы преодолеть их озлобленность и недоверие.

Местные санитарные чиновники показывали нам проекты, по которым эти жалкие островки должны были превратиться в отличные карантинные лазареты, оборудованные всем необходимым. Но осуществлять эти превосходные планы никто не спешил. Как и в Бомбее, эпидемия затухла сама собой, и постепенно все успокоились.

Мы с Заболотным опоздали. В чумном госпитале, еще совсем недавно переполненном, не осталось ни одного больного. «Черная смерть» снова затаилась, спряталась от нас. И никто не знал, куда и надолго ли…

— Все условия для эпидемии налицо: грязь, скученность населения, непрерывный приток людей из самых подозрительных в отношении чумы мест. Почему же эпидемия затухла? — допытывался я у Заболотного.

Даниил Кириллович пожимал плечами.

— Если бы мы с вами это знали, то стали бы академиками, Володя, да еще, пожалуй, почетными, — отшучивался он. — Возможно, что ее прекратила жара. Вы посмотрите, какой нещадный зной стоит. Вчера термометр показывал сорок семь градусов в тени, а на солнцепеке, говорят, доходило до восьмидесяти.

— Ну, хорошо, допустим, именно жара заставила отступить чуму. Но надолго ли? Жара спадет, и эпидемия начнется снова?

Даниил Кириллович еще красноречивее пожимает плечами.

Мы сидим прямо на каменном полу отведенной нам маленькой комнаты — так прохладнее. Солнце село, и в узкие окошки, затянутые частой решеткой, начинает просачиваться легкий ветерок с моря. Но он так слаб, что даже бессилен осушить капли пота на наших лицах. Их приходится то и дело вытирать полотенцем.

— А что, так, пожалуй, даже удобнее, чем на столе, — весело говорит Заболотный, раскладывая вокруг себя на полу карты, газеты и листочки с записями и усаживаясь по-турецки среди этой груды бумаг.

Он не спеша наносит красным карандашом новые линии на карту, сверяясь с записями.

— Куда спряталась чума, мы пока не узнали. Но кое-что есть, трошки есть, — приговаривает он. — Вот, пожалуйста, красноречивые цифры: из пятидесяти восьми умерших за последнее время, несомненно от чумы, — пять индусов, десять суданцев, пять местных жителей и два паломника из Бухары. Остальные тридцать шесть все приехали сюда с Аравийского побережья, из Йемена и Гадрамаута. И приехали они тайком, обойдя все кордоны на самбуках, которые никем не контролируются. Точно так же многие и возвращаются потом на родину, ускользая от внимания карантинных медиков. Видите, куда ниточки тянутся: в Африку, в Индию, да и к нам, в Бухару, на Кавказ…

Я слежу за красными линиями, расползающимися по всей карте под карандашом в руке Заболотного, и мысленно вижу самбуки, переполненные паломниками, пароходы, которые плывут сейчас к берегам Англии и Франции, седобородых старцев в белых чалмах, бредущих где-нибудь по каменистым тропам Кавказа. Куда занесут они невидимую до поры до времени «черную смерть»? Где она объявится в следующий раз?

А здесь, в Джидде, ее больше нет. Снова беззаботно шумят толпы людей на базарах, где не столько продают и покупают, сколько обмениваются новостями. Снова до глубокой ночи в маленьких кофейнях, на каждом шагу разбитых под навесами, а то и просто под открытым небом, спорят на все голоса завсегдатаи, потягивают кофе, дымят кальянами и громко стучат костяшками домино. Недавняя беда забыта.

Телеграмма из Петербурга предлагает нам возвращаться на родину. Уже взяты билеты на пароходы. Дальше наши дороги должны разделиться: я отправляюсь прямо в Одессу, а потом в Киев, продолжать свои занятия в университете, а Даниилу Кирилловичу поручено сначала заехать в Париж, поделиться добытыми материалами со знаменитым Пастеровским институтом, где работают Илья Ильич Мечников, способнейший ученик Пастера — доктор Ру и другие светила медицины.

Оставшиеся до отъезда несколько дней мы спешим использовать для осмотра окрестностей «Праматери городов». Очень манит пробраться в Мекку и посмотреть своими глазами священный камень Каабы. Но в эту обитель паломников, которые пышно называют ее то «Святым городом», то «Городом без воды» (так, пожалуй, точнее), вход европейцам строжайше запрещен. Даже для мусульман эта дорога не безопасна. Ее охраняют племена бедуинов, получающие с паломников немалый доход: каждый год турецкое правительство, говорят, вынуждено платить шейхам бедуинских кочевых племен десятки тысяч полновесных золотых английских фунтов за разрешение проходить караванам паломников по их пустынным и диким землям. Когда эта плата запаздывает, бедуины попросту грабят прохожих, — правда, потом, по причудливым законам восточного гостеприимства, заботливо провожая ограбленных до границы своих земель.