Казанова Великолепный

Маленький Джакомо возвращается домой, ложится и засыпает:

Явление Царицы Ночи — так можно было бы назвать эту сцену. На восьмилетнего ребенка не совсем обычного склада она производит сильное впечатление.

Кровотечение постепенно ослабевает. Память Джакомо развивается, он даже выучился читать. Возвращаясь к ночному посещению, он отмечает, что оно, сон ли то был, маскарад или галлюцинация, возымело целебное действие, быть может, еще и благодаря приказу молчать под страхом смерти. «Лекарства от величайших недугов часто находятся не в аптеках, и каждый день происходит нечто, доказующее наше невежество… В мире нет и не было никаких колдунов, но всегда существовали люди, умевшие внушить другим веру в свою колдовскую силу».

Казанова и сам не раз будет разыгрывать колдуна, каждый раз удивляясь, до чего сильно в людях желание поверить в чудо. Здравый смысл — самая большая диковинка на свете.

Малыш Джакомо рос угрюмым. Он одинок, с ним никто не разговаривает. Считается, что он «не жилец». И он принимает судьбу залетного гостя.

Вскоре после своего второго рождения у колдуньи он открывает для себя, что такое обман.

Однажды, когда отец Джакомо был погружен в оптические занятия, мальчик увидел у него «большой красиво ограненный кусок стекла», который ему очень понравился, потому что все предметы в нем множились. Джакомо положил его себе в карман. Когда же отец стал искать пропажу, Джакомо подсунул стекло брату, и тот был побит за воровство. «По глупости я позднее рассказал все брату, — говорит Казанова, — он так и не простил меня и при каждом удобном случае старался отомстить».

Так оно и бывает.

Вскоре отец скоропостижно умирает. Джакомо описывает его смерть совершенно хладнокровно; точно так же некоторое время спустя новый отъезд матери заставляет плакать другого его брата, его же оставляет равнодушным (да и что тут трагичного!). Замечали ли вы, что люди, отличающиеся повышенной чувствительностью, не бывают сентиментальными? Сентиментальные же люди не обладают тонкими чувствами. Но, вопреки очевидности, принято считать обратное. Все шиворот-навыворот.

Однако кровоточивость не прекратилась окончательно. «Я имел вид дурачка, — пишет Каза, — и постоянно ходил с открытым ртом…» Врачи терялись в догадках относительно его болезни (как и мы), наконец было решено, что ему следует поменять климат. Баффо поддержал это решение и взялся сопровождать Джакомо, его мать Дзанетту и некоего аббата из семейства Гримани в Падую.

Сели в буркьелло, «маленькую барку», и отправились в путь. Джакомо все в новинку: он видит, как мимо бесшумно проплывают деревья, и заключает, что они ходят. Матушка вздыхает над его глупостью и говорит, что движется лодка, а не деревья. Джакомо понимает и тут же развивает мысль: так, может статься, говорит он матери, не солнце вовсе движется по небу, а мы сами перемещаемся с запада на восток. Мать возмущается, обзывает его дурнем, аббат сожалеет о его скудоумии, а Баффо, фривольный поэт-вольнодумец, нежно его обнимает и говорит:

«Ты прав, дитя мое. Солнце не движется. Не падай духом, будь всегда последователен в рассуждениях, и пусть себе смеются».

Итак, с одной стороны, мать и аббат (обскурантизм). С другой — скандальной славы поэт (разум). Особо подчеркиваю слова «дитя мое».

Не обращая внимания на двух других спутников, Баффо продолжает разговор с Джакомо и дает объяснения, понятные для его «наивного, ясного ума».

Мало кто ощущает, что обращается вокруг солнца вместе с земным шаром. И еще меньше таких, кто не побоится подумать, что его мать глупа.

Джакомо Казанова считался в семье недоумком. А стал гением.

Не о Казанове ли думал Ницше, записывая эту фразу? Таких можно привести еще много. Ницше любил Стендаля, а значит, и Казанову.

Казанова часто описывает свои любовные похождения в алхимических терминах и, разумеется, сдабривая рассказ непринужденной иронией. Вот, кажется, он в шаге от Великого Творения, но слишком поспешил или некстати заболел, и все сорвалось, приходится начинать все заново. Искусство любовной войны (словесных атак и рукопашного боя) подобно музыке или управлению государством.

В конечном счете принцип тут один: следовать воле Божьей.

Ловить Его явления, сияние, знамения. Каза не связан в своих желаниях. Он следует предчувствию, увлечению с первого взгляда. Не здесь, так там. Или где-то еще. Он лавирует между громами и молниями.

У людей с Богом довольно курьезные отношения. Они не могут обойтись без Него, знают, что Он настигает, где и когда пожелает, и мечтают об этой минуте, в то же время они морочат Ему голову, донимают заумными речами и системами, пристают со своими святынями, нелепыми жертвоприношениями. Когда же Он возникает прямо у них перед глазами, они Его не узнают. Напрашивается сравнение с Фрейдом, которому Шарко в больнице Сальпетриер шептал на ухо, что истерия всегда развивается на сексуальной почве. Ну да, думал Фрейд, но почему он никогда не говорит об этом публично? Ведь это бросается в глаза.

Взять, к примеру, Беттину, первую любовь совсем юного Джакомо. Ее терзания — вполне определенного свойства, но окружающие предпочитают думать, что она безумна, одержима бесом. Бес силен — как его ни изгоняют, он упорствует. Разыгрываются тяжелые и смешные сцены. Джакомо, начитанный и наученный собственным темпераментом, жалеет бедняжку. Слуги Господа занимаются страждущей, на то они и существуют (время идет, слуги Господа меняются, но повадка их остается прежней: они все так же игнорируют очевидные вещи).

Джакомо прочат в священники (для бедняка это путь наверх). Но что у него общего со святошами: с тем, который остриг ему, спящему, волосы, или с тем, который не позволял ему произнести проповедь с цитатами из Горация, или с ревностным надзирателем в семинарии, следящим, чтобы мальчики не ходили друг к другу по ночам и не мастурбировали? Решительно ничего!

В Падуе он зажил свободной жизнью тогдашних студентов, школяров в духе Вийона, заядлых игроков, задир, лгунов, шулеров, а то и душегубов. Это второе посвящение в его жизни, если первым считать вмешательство колдуньи (третье и, вероятно, самое серьезное, имело место в Лионе в 1750 году, когда он, в возрасте двадцати пяти лет, вступил в масонскую ложу). Важнейшая наука для него — наука чувств, умение читать в «великой книге жизненного опыта». Нет, священником он не будет — не лежит душа. Может быть, адвокатом? Тоже нет — он испытывает «непреодолимое отвращение» к изучению законов. Оно и понятно: