В лучах прожекторов

В конце концов взрыватель повернулся на пол-оборота, потом пошел легче. Выкрутив взрыватель из первой бомбы и подняв его над собой, Андрей отнес его подальше от самолета.

После этого, царапая себе руки, выкрутили второй. Андрей также отнес его и осторожно положил на снег.

— Теперь — в безопасности!

Андрей залез в кабину, дернул за сбрасыватели, и две бомбы упали в сугроб под крыльями самолета. Затем вместе покопались в моторе, но неисправность не нашли. Решили запустить. Мотор легко завелся. Вот бывает же такое! Отрулили от бомб. Пошли на взлет. Машина оторвалась и, набрав высоту, как будто сама подалась домой. Вот и аэродром.

Посадив самолет, я вылез из кабины. Андрей что-то спросил, но, видя, что я не отвечаю, махнул рукой и двинулся на командный пункт. Стоя у крыла, я раздумывал, что же могло случиться с мотором?

Коновалов смотрел на меня во все глаза, а потом так же, как и Рубан, махнул рукой и стал готовить самолет к новому вылету. Я подозвал его:

— Слушай, а ведь мотор опять сдал, садились на вынужденную с бомбами…

Не может быть! — выдохнул Коновалов. — Два раза проверял.

Подошедший техник Виктор Манеров вместе с Коноваловым стал проверять двигатель.

Не знаю, долго ли я размышлял, но вернулся Андрей и тронул меня за плечо:

— Лететь надо!

Лететь? Но ведь не выяснена неисправность… Всеми приказами и наставлениями категорически запрещено вылетать на такой машине.

— Что ж, давай опробуем мотор на всех режимах и полетим, — предложил я. Но подошедший старший техник эскадрильи Степан Архипович Садовой запретил вылет до выяснения всех обстоятельств. И снова в бензобаке оказалась вода. Откуда только она берется?..

Герой Советского Союза А. Ф. Рубан (снимок 1959 г.)

В эту ночь мы Андреем сделали пятнадцать вылетов. Коммунист Андрей Рубан успел за свою недолгую жизнь пережить многое. После окончания гражданской войны он остался один. Был беспризорником. Затем попал в колонию имени Горького, которой руководил Антон Семенович Макаренко… Воспитанник этой колонии успешно закончил авиационное штурманское училище и теперь в боях доказывал, на что он способен.

Перед рассветом была дана команда перебазироваться на основной аэродром. Командир звена Василий Голованов, Виктор Емельянов и я решили лететь звеном. Бензином не дозаправлялись. Чуть только начал брезжить рассвет, один за другим поднялись три самолета. Я пристроился к ведущему слева, Виктор — справа.

В задней кабине у меня разместились Рубан и Коновалов. Пролетели железнодорожную станцию Пола. Земля неожиданно затянулась туманом. Это произошло так быстро, что мы, как говорится, и ахнуть не успели. Высота всего 150 метров, а земли не видно. Летим. Туман не рассеивается. Бензина почти нет!

Еще несколько минут, и я отвалил машину влево, а Емельянов — вправо. Голованов пошел прямо.

Горючее на исходе. Что делать? Вошел в туман и решил садиться.

А внизу? Что там? То ли лес, то ли деревня, а может быть, дорога, озеро? Ничего не видно.

Уменьшив скорость почти до посадочной, стали парашютировать. В молочной пелене не видно ни зги.

Проваливаемся словно в колодец. В этих случаях говорят: «Душа уходит в пятки». Но это было еще хуже. Мое состояние в те секунды напоминало состояние человека, за которым гонятся голодные волки по узкой извилистой тропинке в дремучем лесу. Спасаться жизнь заставляет, а что сделать, чтобы лоб не разбить — неизвестно. К счастью, через некоторое время самолет ударился о снег и почему-то покатился.

— Сели! — разом закричали штурман и техник.

— Это, наверное, седой Ильмень? — определил Андрей.

— Но на какой мы стороне? — тревожно спросил я.

Где же мы? И спросить не у кого. Решили ждать, пока рассеется туман. Неожиданно показались повозки с людьми.

Кто?

Рубан залег недалеко от самолета. Мы с Коноваловым запустили мотор. На ходу договорились:

— Если немцы — Андрей дает по ним очередь из автомата, мы подруливаем на скорости к нему, забираем и взлетаем.

Время будто остановилось. Когда подводы приблизились, Андрей громко крикнул:

— Стой! Кто идет?

Из передней повозки хриплый старческий голос ответил:

— Свои, сынок, свои, тутошние рыбаки. Пришодце рыбу ловить!

Андрей осторожно подошел к повозкам:

— Папаша, до берега далеко?

— Да тут рядом. Километра два — три, а там и Замленье.

— Замленье? — обрадовался Андрей.

— Да, да, сынок. Там летчики есть и самолеты стоят.

— Спасибо, папаша! сказал Андрей и подбежал к самолету.

— Замленье рядом. Почти дома.

— Летим в Замленье, может, дотянем, а там и заправимся! — предложил я.

— Давай, Коля, жми скорее! — согласился Андрей.

В слабом тумане сели в Замленье. К нашему удивлению, здесь же оказался Голованов с Емельяновым. Они тоже сели на озеро, а затем перелетели сюда.

В середине дня, когда от тумана не осталось и следа, возвратились в Сельцо.

Дома нас встретили так, будто мы вернулись с того света. Хотя никто из наших товарищей не терял надежды, что вернемся, командир и комиссар подумывали об организации поисков. Но все обошлось благополучно. Друзья радовались нашему возвращению. Расспрашивали в сотый раз, тормошили, не отпускали. Наконец удалось поесть. Немного отдохнули — и снова в Ожедово, снова за ночь полтора десятка вылетов. Вернувшись с последнего вылета, мы с Рубаном шли на КП с докладом. Навстречу нам попался взволнованный Ноздрачев.

— Знаете, братцы, что мне приказано? — не скрывая своей радости, заговорил он. — С рассветом вылетаю в распоряжение подполковника Конева на аэродром Александровна! Попутно отвезу туда Мишина. Он пригонит новую машину!

— Да зачем ты Коневу понадобился вдруг?

Ноздрачев многозначительно поднял вверх палец:

— Будем выполнять особое задание. Особое, понимать надо!

Мы с Андреем переглянулись.

Всем было известно, что Георгий Конев один из лучших летчиков-истребителей — инспектор по технике пилотирования военно-воздушных сил Северо-Западного фронта — летал на новейших скоростных машинах. И зачем ему со своим тихоходом Ноздрачев?

Самолет подготовили к полету. Начало светать. Ноздрачев пожал товарищам руки и залез в кабину. Мишин разместился во второй.

Провожало человек двадцать. Все, кто возвращались в это время с задания, узнав, куда летит Ноздрачев, спешили пожелать ему удачи: было приятно, что наш товарищ понадобился знаменитому летчику.

Помахав рукой, Ноздрачев пошел на взлет. На фоне зари мелькнули полоски крыльев его У-2.

Вдруг из-за облаков, с западной стороны аэродрома, вынырнула пара «мессершмиттов». Немцы прошли над аэродромом, поочередно в строю сделали по «бочке», еще раз прошлись, словно разыскивая кого-то, и круто развернулись в сторону взлетевшего У-2.

Появление их было так неожиданно, что никто из присутствующих не сообразил сразу, что делать. Ноздрачев, не подозревая об опасности, спокойно продолжал полет. Ведущий «мессер» вырвался вперед и открыл огонь. В морозном воздухе раскатился сухой треск пулеметной очереди.

— Тревога! — только тогда закричал кто-то.

Люди бросились в укрытия. Ахнули зенитки. Но было поздно. Немец со второй очереди накрыл У-2. Самолет Ноздрачева качнулся, повалился на крыло и перешел в штопор. «Мессершмитт» продолжал скользить за ним, расстреливая до тех пор, пока У-2 не врезался в снег.

После этого оба «мессера», пройдя над аэродромом, с бреющего полета дали несколько очередей по стоянкам наших самолетов и, развернувшись парой, низко, почти над самой землей, ушли к фронту. На крыльях «мессеров» ясно были видны кресты. Вдоль фюзеляжей отчетливо вырисовывались, точно змеи, изогнутые черные стрелы.

К сбитому самолету бежали люди…

За три боевых месяца мы потеряли многих. Недели не проходило без того, чтобы кто-нибудь не возвращался с задания. Гибли боевые друзья, горели самолеты. Но все это происходило где-то там, за линией фронта, в ночной темноте. А теперь товарищи погибли на наших глазах, на нашем собственном аэродроме. Такого еще не было.