Комкор М. В. Калмыков

— Выходит, и за Извоз-то уже напрасно бились? — пробовал не сдаваться Калмыков.

— Нет и нет. В тех боях, как на оселке, была испытана наша истинная общая прочность. Там и от измены полностью очистились [9]. Наши силы теперь не только тремя рабочими и тремя красноказачьими полками исчисляются, но и их настоящим братским единением. Это — огромнейший политико-моральный выигрыш, его уже никаким врагам не отобрать, не преуменьшить, — с горячностью произнес Блюхер и, помедлив, уже спокойно спросил: — Ну, а вы-то чем богаты, какие приобретения сделали?

— На полки счет пока не вели, — смутился Калмыков. — Но если сформироваться как следует, то сумеем, пожалуй, не менее двух выставить. Есть еще три конных сотни, орудия горные, пулеметы, конечно…

— А о боевых припасах умалчиваешь?

— Уже все тайники приказал очистить. Трехдюймовые снаряды все до единого вашими будут.

— Понятно, для горняшек они ни к чему. А патроны?

— Тысяч сто дадим.

— Сто! Не ожидал, спасибо. А то у нас бойцы берут патроны в долг друг у друга.

Блюхер попросил Калмыкова доложить в деталях обстановку, сложившуюся на берегах Белой, Сима и Инзера.

Прощались весело, с шутками.

12 августа Блюхер приказал Павлищеву, используя поддержку красных казаков во главе с Иваном Кашириным, предпринять энергичный бросок от Петровского на Стерлитамак.

Враг не устоял. Преследуя бегущих, каширинцы влетели на мост через Белую и прошлись на рысях по окраинным улицам Стерлитамака. Посеяв панику, тотчас отскочили обратно, на правый берег.

Появление красной конницы в непосредственной близости от города неприятель посчитал за прелюдию общего наступления партизан на Стерлитамак. Забыли белогвардейские командиры о том, что еще вчера замышляли сокрушить на марше прорывающихся с гор. Теперь взялись в лихорадочном ознобе за оборону.

А Блюхер только того и ждал. Убедившись, что враг окончательно растерял свою атакующую спесь, он отдал приказ о резкой смене курса движения армии. К бойцам Павлищева и Ивана Каширина подкрепления не спешили. Полк за полком, обоз за обозом сворачивали еще до Петровского со Стерлитамакского тракта круто вправо, на Богоявленский проселок. Этот неожиданный маневр позволил главным партизанским силам почти на целую педелю оторваться от противника и выйти из-под его ударов.

13 августа радушно встречал заводской поселок партизан армии Блюхера. Над зданием ревкома билось на ветру алое полотнище. Кумачовые стяги пылали и на домах, пламенели над головами рабочих. Командиры и бойцы отвечали на дружеские пожатия, крепкие объятия. Как старых знакомых, ласково и приветливо зазывали беженок с малыми детьми в каждый дом.

На столах появлялись неприхотливые кушанья, приготовленные из собственных запасов. За огородами уже вовсю дымились бани. Ранее никогда по встречавшиеся люди быстро сближались, по-семейному толковали обо всем наболевшем.

Днем 14 августа Блюхер созвал военный совет, на который были приглашены и командиры отрядов Богоявленско-Архангельского района. Калмыков заявил о готовности всех боевиков влиться в ряды Сводно-Уральского отряда и идти с ним на соединение с Красной Армией. Совет, однако, от окончательного решения воздержался, счел необходимым послушать, что скажут по этому поводу сами боевики и члены их семей.

При обсуждении маршрута дальнейшего движения Калмыков высказался так:

— Сил теперь много. Бойцы обстреляны. Надо ударить на Уфу.

Иван Каширин поддержал его:

— Правильно! Я пойду с конницей в авангарде.

Сказанные слова не были бравадой. Гарнизон Уфы в то время состоял из наспех сколоченных частей, которые вобрали в себя насильно мобилизованных молодых крестьян губернии, и своей численностью особенно не пугал. Успех в проведении Уфимской операции был возможен, но Блюхер иначе оценил такой ход.

— Допустим, возьмем Уфу. Это хорошо. А удержим ее одни? Нет. В чем мы проигрываем? Во-первых, мы потеряем силы, во-вторых, упустим время, да и к своим не теми уже войдем. Нет, товарищи, не можем, не должны мы прельщаться захватом Уфы. И в военно-тактическом, и в политическом отношении для нас наиболее выгоден путь движения от этих заводов к станции Иглино и далее на север.

Совет принял аргументацию главкома.

А в девятом часу вечера застучала по древней чугунной доске бита — ревком созывал общий сход. Со всех концов поселка потянулись люди к саду бывшего директорского дома. Меж картузов пожилых рабочих и кудлатых голов парней мелькали веселые девичьи полушалки, степенно плыли белые бабьи платки.

В назначенный срок на крыльцо особняка вышли Блюхер, Калмыков, Каширин, Томин. Разговоры смолкли.

— Темновато что-то, — оглядевшись, заметил Калмыков и кликнул молодым. — Тащите сюда, ребята, факелы и бочку вон ту катите… Так, переворачивай. Трибуна ладная. С нее далеко слышно будет. Решать будем, боевики, оставаться нам или уходить с отрядами Блюхера.

— Сам-то как считаешь? — выкрикнули из темноты.

— Кто в силах держать оружие, должен идти. Объединимся — победим, нет — пропадем ни за грош.

— А куда идти-то?

— Об этом вам скажет товарищ Блюхер. Слово ему.

Блюхер говорил негромко, но внятно, чеканя каждое слово. Обрисовал обстановку, сложившуюся в молодой Советской республике и на Урале, разъяснил, во имя чего решили его отряды продолжать борьбу против белогвардейцев в одних рядах с Красной Армией.

— Только где и когда именно встретимся с нашими, — признался Блюхер, — указать пока не могу. Но мы пробьемся, чего бы это ни стоило. Пробьемся, потому что нам дороги интересы рабочих и крестьян всей России, дорога Советская власть. Верю, и вы, друзья, не уйдете от борьбы в эти суровые дни.

Выступил с горячей речью молодой боевик Костя Калашников. За немедленное присоединение к отрядам Блюхера высказались и другие ораторы.

— А теперь полчаса на обговоры, — объявил Калмыков. — Уходить будем без семей, не спасаться пойдем — воевать. Я лично оставлю на месте мать, жену и двух сестер с ребятишками. Лихо им, знаю, придется, но иначе нельзя… Так что советуйтесь, товарищи, решайте.

Помявшись, люди начали расходиться. Михаил Васильевич спрыгнул с бочки и присел рядом с Блюхером на ступеньку крыльца.

Для тех, кто вел в глубине сада торопливые речи, эти полчаса показались мигом. Снова вспыхнули факелы, и опять выросла на трибуне могучая фигура председателя.

— Будем или нет обсуждать дальше?

— Что время тянуть! Все пойдем за Советы!

…Сад быстро пустел. Бойцы до утра шестнадцатого были отпущены по домам. А командиры с рассвета засели в штабе утрясать списки, создавать роты и батальоны. Лишь много позже Николай Ильич Подвойский и члены Всероссийской коллегии по формированию Красной Армии узнали о рождении вечером 15 августа 1918 года в глубоком вражеском тылу нового советского полка.

Состоял он из двух батальонов, семи рот, двух конных сотен, двух пулеметных команд и батареи горных орудий. В руководящее звено вошли: Михаил Калмыков — командир полка, Федор Ландграф — его помощник, Венедикт Ковшов — начальник штаба. Ответственность за всю политическую работу возложили на бывших членов заводского партийного комитета Дуню Шойхет, Владимира Колобаева и Леонида Вейнштока.

Должности комбатов заняли Николай Беляков и Матвей Лантух, на роты были поставлены Федор Калмыков, Максим Чугунов, Василий Горбунов, Евстигней Бусыгин, Петр Кадочников, Григорий Хрипунов и Михаил Воронцов. Виктор Комлев и Федор Булатов возглавили конные сотни, а Константин Жеребов и Павел Маслов — пулеметные команды.

Командиром батареи стал Костя Калашников. Дела разведки поручили Карлу Матузу, заведовать оружием — Александру Первухину, а все лечебно-госпитальные заботы легли на плечи фельдшера Ламкина.

Всего в полку насчитывалось штыков — 1774, сабель — 180, пулеметов — 13 и 2 горных орудия при 80-ти снарядах.

Почти одновременно с Богоявленским полком был сформирован и Архангельский рабочий полк. Командование им принял Владимир Данберг. Архангельцы дали армии Блюхера 650 бойцов пехоты, 250 кавалеристов и 6 пулеметных расчетов и вместе с передовыми ее частями утром 16 августа покинули родной поселок, взяв курс к берегам Инзера и Сима.