Эскадрильи летят за горизонт

— Получен приказ... Где-то прорвались немцы... — возбужденно заговорил стрелок-радист. — Вот слышите, гудят. Наши пошли на задание.

Через час Бочин и я со своими экипажами уже были в воздухе.

Перелетев через Днепр над Ясногородкой, я увидел, что горят Горностайполь, Мануильск и села по реке Тетерев. Противник уже подошел к Днепру.

— Вижу орудийные вспышки, — доложил штурман.

Через одну-две минуты бомбы полетели на позиции фашистских батарей. Это были орудия крупного калибра, так как стояли довольно далеко от линии фронта. Внизу четко различались вспышки пулеметов, видно было, как вырывалось пламя из жерл зенитных орудий. В течение двадцати минут мы обстреливали вражеские огневые точки, опускаясь иногда до пятидесяти — тридцати метров.

В ту ночь летчики полка сделали по два-три вылета. А утром узнали, что враг захватил деревянный мост через Днепр в районе Окуниново, перебросил на левый берег сильную группировку и двинулся в направлении Остера, но был отброшен к Днепру контрударами советских войск.

Наш полк и другие авиационные части Киевского укрепленного района в тот же день разрушили и сожгли мост дотла, что довольно редко удавалось сделать бомбардировщикам даже в более простых условиях.

А спустя несколько дней майор Рассказов, теперь уже заместитель командира полка, вызвал к себе в палатку командиров и штурманов звеньев.

— Вот что, товарищи, — начал он. — Только что получено сообщение из штаба дивизии. Противник навел понтонную переправу возле Окуниново. Вы понимаете, что это значит! Мы должны всеми наличными средствами нанести бомбовый удар по переправе и разрушить ее... У нас всего-навсего [34] пять исправных самолетов. Удар должен быть внезапным, прицельным и безошибочным. Каждый экипаж действует самостоятельно. Полетят Корочкин, Барышников, Еремин, Ефремов. Ведущий группы — капитан Шабашев.

В десять часов начал взлет командир группы. Я должен был идти вторым. Но у ведущего что-то случилось с левым мотором. Сделав короткий разбег, Шабашев начал разворачиваться влево, по большому кругу, постепенно уменьшая скорость, и наконец остановился. Поняв, что он взлетит нескоро, я поднял руку. Трое летчиков тотчас ответили тем же, что означало: «К заданию готовы».

Один за другим СБ пристроились ко мне.

В строю, напоминающем ромб, мы легли на курс. Набрали заданную высоту, перешли Днепр и, пройдя немного на запад, перестроились в пеленг. Теперь все внимание сосредоточилось на отыскании цели.

Сначала я увидел слияние рек Тетерева и Днепра, затем, южнее, — остатки сгоревшего моста и тут же рядом тонкую ленту понтонной переправы, замаскированную обгоревшими сваями.

Цель быстро приближалась, я начал снижаться. Высота пятьсот. Враг молчит. То ли еще не видит, то ли пытается разобраться, свои или чужие самолеты цепочкой приближаются с запада.

Штурман открывает створки бомболюков. Ветер врывается в кабину. Замираю в напряжении, удерживая самолет на боевом курсе. Он, как по нитке, надвигается на цель. Потом вздрагивает, освободившись от бомб, и сейчас же вокруг нас возникают черные шапки от разрывов зенитных снарядов. С земли тянутся красные трассы. Сразу же замечаю огневые точки зенитных орудий и, резко переведя самолет на снижение, кричу экипажу:

— Бейте по расчетам!

И мы закрутились над головами немецких артиллеристов, давая возможность остальным самолетам прицельно отбомбиться по переправе.

Развернувшись, мы со штурманом увидели зияющий провал в понтонах, затем столбы воды возле переправы, вспышки огня, поднятые в воздух доски.

— Ура! Еще одно попадание!

Снижаюсь до бреющего и ухожу на юго-восток, сопровождаемый шквальным огнем взбешенных фашистов.

Через минуту-другую оказалось, что наш самолет поврежден, [35] а моторы сильно перегрелись. Перетянув за Десну, мы были вынуждены сесть в поле, вблизи Семиполок.

Моторы целы, пробоины в фюзеляже и плоскостях не в счет — заделаем на аэродроме, — но несколько мелких осколков раздробили соты радиаторов, и из них вытекло много воды. Сюда бы хороших механиков с инструментами — и через три-четыре часа можно взлетать.

— Вот что, Петя, — обратился я к Трифонову. — Надо добраться до полка.

— Пешком? — удивился он. — До аэродрома сто километров.

— Можно поездом. Вон станция Заворичи, — штурман указал в сторону железной дороги. — Оттуда — до Нежина, из Нежина — на Малую Девицу... А там — на аэродром.

— Все понятно. — Трифонов пожал нам руки и быстро зашагал к станции.

— Ждем вас завтра утром! — кричу ему.

— Смотри не заплутайся и не махни в Москву, — напутствует стрелка-радиста Усачев.

Мы глядели вслед Трифонову до тех пор, пока его все уменьшавшаяся фигура не скрылась из глаз.

Потом взялись за дело. Немало пришлось потрудиться, пока сняли передние капоты с обоих моторов. Соты радиаторов стали хорошо видны, и можно было определить, насколько сильно они повреждены.

Усевшись в тени от самолета, решили подкрепиться галетами и шоколадом. Это занятие нисколько не мешало наблюдать, что происходит вокруг. На обширной равнине кипела прифронтовая жизнь. По дороге Киев — Остер, через Семиполки, беспрерывно двигался поток автомашин, и над полем в той стороне висела густая пелена рыжей пыли. В небе проплывали группы тяжелых «юнкерсов», направлявшихся в сторону Конотопа, Бахмача, Нежина — оттуда, со стороны железной дороги, слышались глухие разрывы бомб и выстрелы зенитной артиллерии. Иногда на большаке, что шел к Семиполкам, возникали клубы черного дыма, и земля вздрагивала от разрывов тяжелых бомб. По железной дороге Киев — Конотоп беспрерывно двигались эшелоны, оттуда доносились тревожные гудки паровозов, выстрелы зенитной артиллерии, взрывы бомб.

Прямо над нашими головами прошла группа немецких бомбардировщиков в сопровождении тонких, как гончие псы, «мессершмиттов».

— Пошли на Нежин, — прокомментировал Усачев. — Как бы они там нашего Петра не застукали. [36]

Шестерка «юнкерсов», попав под сильный зенитный огонь в районе Козельца, рассыпалась, беспорядочно бросая бомбы.

Вокруг шел бой. А ветерок навевал прохладу, пахло чебрецом и сеном.

— Бери фляги и раздобудь где-нибудь воды, — сказал я Усачеву.

— Да где же? Только в Калите, — отозвался он, рассматривая карту.

— Пока ты сходишь, я прочищу и подготовлю радиаторы к пайке.

Вечером мы забрались на крыло самолета. Вскоре засверкали звезды. По туманному горизонту зловеще багровели пожары, метались по небу упругие лучи прожекторов, в разных местах висели гирлянды осветительных бомб. Время от времени откуда-то вырывались разноцветные струи грассирующих пуль, рассыпаясь и тая в безоблачном небе.

Штурман протиснулся через люк в свою кабину и закрыл дверцу. Я уселся на парашют в своей кабине, задвинул все шторки и, откинув голову на бронированный, обшитый кожей наголовник, приготовился ко сну.

— Командир, — послышался глухой голос Усачева. — Я хотел спросить: что за машина подъезжала сюда, когда я ходил за водой?

— А... Это ребята с поста противовоздушной обороны. Спрашивали, не нужна ли нам помощь...

— Эх, мать честная, побывать бы дома, — с тоской произнес Усачев. — Да еще посмотреть бы на своих детишек!

— А сколько их у тебя?

— Двое. Наташа и Анатолий. Совсем еще малыши... А что слышно у твоих?

— Да ничего особенного. Мать и отец живы, здоровы. Недавно получил письмо от жены. Осенью и у нас будет сын или дочь.

— О!.. Это очень хорошо, — проникновенно сказал Усачев. — Как получишь известие, не забудь сказать. Обязательно выпьем за здоровье нового гражданина...

Перед утром я услышал шум подъезжавшей машины. Сдвинув колпак, выскочил на плоскость и увидел в кузове автостартера старшину Трифонова, техника-лейтенанта Стрельцова и выходившего из кабины старшего техника-лейтенанта Шаповалова.

— Ребята, привет!

— Доброе утро! — замахали пилотками приехавшие. [37]

Выбрался из своей кабины штурман. Поговорили о новостях. Полковник Пушкарев пошел на повышение, командиром полка назначен Константин Иванович Рассказов, комиссаром — Анатолий Андреевич Козявин.