Ратное поле

Горькими были уроки первого боя. Но и поучительными. Сотни дум передумал Павлов, выискивая ответ на вопрос: как лучше использовать артиллерию, особенно тяжелую? Вот придали его дивизион стрелковому полку, но без четкой задачи, без надежного прикрытия.

Враг прорвался, пришлось самому защищаться. Значит, и впредь надо быть всегда готовым к этому, глубже зарываться в землю, надежнее строить оборону огневых позиций, теснее организовывать взаимодействие со стрелковыми частями.

На путях отступления дивизион попал под сильную бомбежку, лишился тракторной тяги и оказался в окружении. Пришлось, сняв замки, оставить орудия и прорываться к своим. А когда выбрались, капитан Павлов получил приказ: любой ценой вытащить оставленные орудия. Группа добровольцев во главе с командиром дивизиона отправляется в тыл к врагу.

- Не верил я, что удастся вытянуть пушки,- вспоминал Николай Николаевич.- Но приказ есть приказ! И я все сделал, чтобы его выполнить.

Приказ был выполнен.

На шоссе под Малоярославцем пушки Павлова остановили танки, рвавшиеся к Москве. Николай Николаевич к тому времени уже командовал тяжелым артиллерийским полком. Был ранен, но разрешил увезти себя с огневых позиций лишь после того, как артиллеристы выполнили задачу. За этот бой он был награжден орденом Красного Знамени.

Наш начарт дневал и ночевал среди артиллеристов, храня какую-то святую верность своему оружию. Мы знали эту горячую привязанность Павлова. Когда артиллерии удавалось особо отличиться, начарт ходил с высоко поднятой головой, всем видом говоря: «Как мы дали? То-то же!»

Он мастерски умел использовать в бою свое оружие. Там, где нужно, собирал артиллерию в мощный кулак и крепко громил вражескую оборону.

В пригороде Сталинграда на пути полка, которым я командовал, оказался крепкий орешек - длинный, почти в полквартала краснокирпичный дом. Уже захлебнулось несколько атак. Я позвонил командиру дивизии, доложил обстановку. И вдруг вместо полковника Лосева услышал голос Павлова:

- Артиллерии подбросить? По орудию на окно! Тогда возьмешь дом?

Я знал: начарт в бою не любил шутить. Но чтобы по стволу на окно?

С темнотой на крутом берегу реки Царицы один за другим появились артиллерийские дивизионы. Их командиры просили уточнить задачу, показать цели. Значит, Павлов не шутил.

С морозным рассветом раздались громовые раскаты орудий. Повалились кирпичные стены, поднялись в изморозь красные столбы пыли. И вскоре сквозь клубившийся дым вынырнуло белое полотнище: гарнизон капитулировал. А ведь до этого гитлеровцы расстреляли посланного нами пленного немца-парламентера. Значит, образумила артиллерия? Было чем гордиться начарту дивизии.

Павлов обладал чувством нового: сам воевал творчески и учил этому других. На уловки врага отвечал русской смекалкой, хитростью. Помню, как под Белгородом, на Северском Донце нам досаждал фашистский воздушный разведчик, известная фронтовикам «рама». Прилетит, высмотрит огневые позиции, и через несколько минут жди артналета или бомбардировщиков. Так мы потеряли несколько орудий. Павлов сразу оценил ситуацию, приказал изготовить макеты пушек, от расчетов потребовал быстрой смены позиций. И фашисты попались на крючок. Они не жалели бомб и снарядов, от которых горели деревянные «стволы», разлетались «лафеты».

В бою Павлов испытывал какой-то азарт, настоящее упоение, которое порой творит чудеса. Например, нет связи, а нужно срочно перебросить пушки на танкоопасное направление. Павлов сам под огнем мчался на лошади туда, ставил задачу и помогал расчетам выбрать новые удобные огневые позиции.

Он воспитал целую плеяду молодых артиллеристов, таких, как М.С.Северский, Н.И.Савченко, М.В.Дякин, растил их от боя к бою, гордился ими. Потому что видел - молодежи передано не только знание дела, но и привита настоящая любовь к артиллерии.

Многое мы, его фронтовые друзья, знали о полковнике Павлове. Но далеко не все. Думали, что кроме артиллерии у него нет других привязанностей. А он страстно любил поэзию, особенно Пушкина, наизусть читал целые поэмы. Удивительная память помогала ему легко овладевать иностранными языками. В Румынии он научился говорить по-румынски, в Венгрии, Австрии, Чехословакии мог изъясняться с местными жителями.

Я не раз удивлялся особой аккуратности, даже красивости, с какой отрабатывались Павловым артиллерийские документы. А он, оказывается, был в душе художником. Николай Николаевич прекрасно рисовал, занимался графикой. Когда в ходе сталинградских боев в дивизию приехала группа военных, художников студии имени Грекова, Павлов сопровождал их на передний край, помогал выбрать место и объект для зарисовки. А свои наброски щедро дарил товарищам.

Он ушел из армии по болезни вскоре после Победы. Возвратился в родную Москву и поселился с семьей в небольшой квартирке, адрес которой стал известен многим ветеранам дивизии. Полетели сюда письма и открытки со всех концов страны.

У Николая Николаевича открылся еще один талант. Строгий и требовательный на фронте, не жалевший себя ради Великой Победы, он после войны распахнул сердце людям. Разыскивал боевых друзей, иным помогал восстановить доброе имя, другим получить заслуженную награду. Квартиру Николая Николаевича прозвали «штабом ветеранов».

Он умер, как солдат в наступлении, на полном ходу…

ОН ЗНАЛ ОДНО СЛОВО - «ВПЕРЕД!»

И ветер Победы

Насквозь прожигает меня…

М.Гриезане

В ночной атаке полк овладел Песчанкой, пригородом Сталинграда. Когда немного улеглись страсти боя и были отданы последние распоряжения подразделениям, я вдруг вспомнил, что почти сутки ничего не ел. Полк готовился к решающему штурму, и было не до еды. А тут замполит напомнил:

- Не перекусить ли нам, Григорий Михайлович? Пока враг снова не полез в контратаку. День обещает быть нелегким…

Вижу, майор Саченко откровенно доволен удачей полка. Весело поблескивают в отсвете близкого пожара толстые стекла очков, за которыми угадываются сияющие глаза. Это, по сути, одна из первых настоящих побед полка за последние дни. И кому-кому, а замполиту она особенно радостна.

- А молодцы наши солдаты! Хвалятся: тот одного, тот троих уложил. Довольны победой! Почувствовали ее вкус. Ох, как это сейчас важно!…

Глядя на замполита, я вспомнил наше первое знакомство.

Тогда, принимая полк, я сказал замполиту:

- Очень надеюсь на вашу помощь. В полку я новый человек, почти никого не знаю.

Худощавый русоволосый майор с близорукими глазами, интеллигентным лицом тихо ответил:

- Постараюсь помочь.- И добавил: - Все будет хорошо, Григорий Михайлович! Уверен - полк завоюет доброе имя.

Возраст у нас был почти одинаковый, но воинское звание разное: я - капитан, замполит - майор. Мне было приятно, когда он называл меня по имени-отчеству, так меня еще никто не величал. Но оказалось, майор Саченко так обращался и к солдату, и к командиру дивизии. От этого отношения становилось теплее, что так необходимо было в суровой фронтовой обстановке. Наш комдив не особенно жаловал «гражданские привычки», но замполиту 299-го стрелкового прощал их. Может, потому, что знал: Саченко - политработник сильный, у него свой подход к людям.

- Кем вы до войны работали, Василий Трофимович?- поинтересовался я, будучи почему-то заранее уверен, что замполит по профессии учитель. Он всегда говорил спокойно, не повышая голоса, словно диктовал урок.

- Журналистом. В республиканской газете…

Журналистов я. глубоко уважал, считал их людьми особыми, вроде писателей, инженеров человеческих душ. Таким был и Саченко. Василий Трофимович очень многих солдат полка знал лично, мог сказать: откуда родом, чем занимался до войны, на что способен. Надо сказать, что полк наш был многонациональным. Многие солдаты - казахи, узбеки, таджики - не знали русского языка или слабо им владели. Замполит выискивал переводчиков и через них беседовал с людьми. И бойцы тянулись к замполиту, называли его уважительно «ата» - «отец».