Захарий Зограф

Захарий не мог не знать «Рыбного букваря», а вся дальнейшая жизнь художника, вставшего «с веком наравне», подтверждает, что в его лице Берон имел внимательного и благодарного почитателя.

Вторая встреча, обозначившая еще более важный и значительный рубеж в биографии Захария Зографа, состоялась в 1827 году. В том году даскалом самоковского килийного училища, преподававшим церковно-славянский, болгарский, греческий языки и письменность, становится дьякон Неофит Рильский, в миру Никола Поппетров Бенин из Банско. Без малого четыре года прожил Неофит в Самокове и до последних дней художника оставался для него Учителем с большой буквы, наставником, воспитателем, самым высоким авторитетом и самым близким другом.

«Ученье не должно быть мученьем», — утверждал новый учитель, и это не были только слова. Среди самоковских учеников и воспитанников Неофита, помимо Захария Зографа, мы видим его будущих соратников, даскалов и просветителей З. Крушу и Н. Тонджорова, видных общественных деятелей Н. Смрикарова, Д. Хаджигюрова и других, навсегда сохранивших благоговение перед своим учителем. И это при том, что характер у Неофита был трудный, нередко взрывчатый, а учителем он был весьма строгим и требовательным. «…Отец Неофит, — вспоминал о нем его ученик и последователь И. Груев, — был сухощав, высок, строен, с овальным лицом, усеянным оспинами, с высоким лбом, темно-русыми волосами и бородой. <…> Учитель Неофит был нервозным, раздражительным человеком, не терпел ни малейшего шума и часто бил немирных учеников». Современники отмечали, что держался он с большим достоинством и даже несколько высокомерно, внушал почтение и боязнь, но собеседником был на редкость интересным и приятным.

Для своих учеников Неофит стал кумиром и образцом для подражания. Впечатляла целостность его незаурядной натуры, отвергавшей суету и греховность во имя науки и высоконравственных радостей; любознательных юношей привлекала к себе не только его широкая и универсальная по тем временам образованность, но прежде всего своего рода культурное апостольство, патриотизм, чистый и возвышенный пафос деятельности во благо народа. «Когда речь идет о его счастье и благоденствии, — писал Неофит Рильский, — каждый истинный сын отечества должен жертвовать всем самым чтимым и дорогим, а в случае необходимости не жалеть и последней капли своей крови». В основе человеческого бытия лежит чувство долга перед родиной, и это убеждение он сумел передать своим ученикам. Сам Неофит, будучи монахом, в предисловии к составленной им в 1835 году грамматике утверждал, что болгарам нужны прежде всего школы, а уж затем монастыри. «Доколь заблуждения? Доколь невежество? Доколь сон глубокий? — страстно вопрошал он. — Довольно той спячки, в которой проспала наша Болгария целые века. Пробудитесь хотя бы отныне и наперед!» «Задача учителя, — продолжал Неофит, — состоит не только в обучении детей чтению и письму. Он должен нести просвещение в самую гущу народную, быть подлинным вожаком своего народа и в образовании и во всех делах мирских» [40, с. 137].

Неофит Рильский был старше Захария лет на семнадцать, но разница в возрасте не помешала их сближению. Очевидно, немалую роль здесь сыграла давняя и преданная любовь Неофита Рильского к живописи, глубокое уважение к людям этого благородного, святого ремесла, непосредственная причастность к нему. «Тринадцатилетний, Неофит, — сообщает его биограф, — в 1806 году был учеником у зографа Димитра, мыл щетки и краски возле него и под руководством мастера мазал стены церквей и смывал старые иконы». Речь идет не о Димитре Христове Зографе, как предполагали некоторые исследователи, а о Димитре Молерове из Банско, у которого Неофит был несколько лет учеником и с которым работал в Рильском монастыре. Художником, однако, он не сделался, а в 1811 году принял постриг в Рильском монастыре, но с живописью окончательно не расстался: работал акварелью и даже, как утверждают некоторые, написал автопортрет. «Искусство зографское, — признается впоследствии Неофит Рильский в письме Захарию, — есть мое самое большое наслаждение». В 1812–1816 годах Неофит получает образование в эллино-болгарских училищах Мелника и Велеса; одно время он таксидиот — проводник паломников и странствующий сборщик пожертвований на монастырь, лет десять учительствует в школе при Рильском монастыре и уж затем принимает предложение самоковской общины занять место дьякона Митрополичьей церкви и даскала килийного училища.

Сейчас, разумеется, нельзя восстановить те беседы, которые вели Неофит Рильский и Захарий, но, вероятно, важнее результат их, то огромное значение, которое они имели в формировании художника. Надо полагать, что именно тогда складываются общественно-политические воззрения Захария Зографа, оставшиеся в главном неизменными и много позднее. «Освобождение Болгарии, — утверждает Е. Львова, — представлялось Захарию Зографу, как и многим его современникам, прежде всего как независимость от греческого духовенства, от религиозного угнетения и как духовное раскрепощение — в борьбе за национальное просвещение, за самобытную культуру» [48, с. 68]. Захарию было тогда семнадцать — двадцать лет, это возраст наибольшей, хотя и не устоявшейся еще духовной активности, когда слово и пример старшего друга и наставника особенно важны. Натура волевая, недюжинная, Неофит Рильский являл собой личность, пожалуй, ренессансного склада, полагавшуюся более на свои силы и дарования, чем на смирение перед божьим провидением. «Честолюбие — великая добродетель для каждого народа и особенно для всякого человека, — утверждал он, — ибо с его помощью достигаются все хорошие вещи». И эти слова находили живейший отклик у Захария в пору становления его художнического самосознания. Неофит открывал перед ним богатство и широту идей своего времени, вошедшего в историю Болгарии эпохой национального Возрождения, эпохой, начавшейся знаменитой «Историей славяно-болгарской» Паисия Хилендарского.

Имя это Захарий наверняка слышал и раньше. По семейным преданиям его отец Христо Димитров в юности был принят в Хилендарском монастыре на Афоне игуменом Лаврентием и братом его Паисием. Один из наиболее ранних списков «Истории» Паисия был сделан в 1771 году самоковским иереем Алексеем Вылковичем Поповичем, и вполне возможно, что Христо Димитров и его сыновья держали его в руках.

О рождении, жизни и смерти отца Паисия мало достоверных сведений, все больше легенды да более или менее вероятные гипотезы. Как семь городов Древней Греции добивались признания их родиной Гомера, так и многие города и села Болгарии жаждали чести быть родиной Паисия: Банско, Разлог, село Доспей, откуда был родом и Христо Димитров; сейчас склоняются к тому, что ею было Банско и что родился Паисий в 1722 году. Почти все остальное известно нам от самого Паисия: был монахом Рильского монастыря, с 1745 года жил на Афоне, сначала в Хилендарском, потом в болгарском Зографском монастыре, достиг сана иерея и проигумена, в 1762 году закончил свою «Историю», странствовал по Болгарии и Греции (дважды, кстати, был в Самоковской епархии — в 1755 и 1760 годах) и умер в 1773 году в Станимаке (ныне Асеновград).

Полное название книги таково: «История славяно-болгарская о народе, и о царях, и о святых болгарских, и о всех деяниях и событиях болгарских. Собрана и составлена Паисием иеромонахом, пришедшим на Святые горы Афонские из епархии Самоковской в лето 1745 и собравшего историю сию в лето 1762 на пользу роду болгарскому». Традиционная формула оказалась точной: «…на пользу роду болгарскому». «Ради вашей пользы и похвалы вам написал, — сказано в „Предисловии к хотящим читать и слушать…“, — для тех, кто любит свой род и отечество болгарское и любит знать о своем роде и языке» [59, с. 23–24].

С точки зрения научной историографии сочинение Паисия Хилендарского не выдерживает строгой критики, да и сам автор признавался, что не учился «ни грамматике, ни светским наукам, а, как простой болгарин, просто и написал». Впрочем, многое здесь и от самоуничижения, поскольку он хорошо знал древнеславянский, греческий, сербский, русский языки; его труд обнаруживает своеобразное смешение церковно-славянского и новоболгарского языкового строя, сербских и русских вкраплений, книжной и разговорной речи, архаизмов и юго-западного народного диалекта. Для составления своей «Истории» Паисий широко использовал сочинение ученого монаха из Дубровника Мавро Орбини «Книга историография початия имене, славы и расширения народа славянского…», впервые увидевшее свет в 1601 году и известное Паисию, по-видимому, в русском переводе 1722 года, «Деяния церковная и гражданская» итальянского кардинала Цезаря Барония (издание на латинском языке в двенадцати томах, 1588–1607; русский перевод — Москва, 1719), труды серба И. Раича. «Я премного возлюбил свое болгарское племя и отечество, — пишет Паисий, — и много потрудился над различными книгами и историями, прежде чем собрал и соединил в сей книжице историю болгарского племени» [59, с. 25–26].