Павел I

В подробностях неизвестно, какие конкретно педагогические приемы использовал Панин для культурного и духовного развития своего подопечного. Надежных документальных свидетельств не сохранилось. Существует лишь один документ — записки учителя математики Семёна Андреевича Порошина (1741–1769), Они относятся к тому времени, когда Павлу было одиннадцать лет, а на Престоле уж пребывала его мать. К этому времени Павел Петрович имел уже определенные интересы и пристрастия, которые выходили далеко за рамки узкого дворцового мирка.

Из политических деятелей он преклонялся перед своим прадедом Петром I и можно обоснованно предположить, что это почитание целеустремленно насаждал Никита Панин, Вторым бесспорным героем для юного Павла Петровича стал французский Король Генрих IV (1553–1610, Король с 1589 года). Эта симпатия также возникла исключительно стараниями Панина, который ознакомил Павла с мемуарами барона Максимильена де Сюлли (1559–1641) — министра Генриха и его страстного апологета. Между Петром 1 и Генрихом IV существовала схожесть исторических ролей. Пётр организовал мощную Империю; Генрих создал сильное Французское Королевство, с которого и началась эпоха доминирования Франции в Западной Европе. Сила и справедливость были девизом обоих монархов, и надо думать, что именно этими качествами они и поразили воображение юного Павла.

В этот период Павел имел уже твердое представление о своей исключительной роли, о чем свидетельствует эпизод, зафиксированный Порошиным. Однажды на спектакле в придворном театре, где отсутствовала Императрица, публика начала аплодировать ещё до того, как это начал делать Великий князь. Вернувшись в свои покои, Павел был рассержен и высказался по этому поводу графу А. С. Строганову (1733–1811).

Граф стал уверять, что Императрица не возражает в таких случаях, на что Павел Петрович ответил: «Да об этом я не слыхал, чтоб Государыня приказывать изволила, чтобы при мне аплодировали, когда я не зачну. Вперед я выпрошу, чтобы тех можно было выслать вон, кои начнут при мне хлопать, когда я не хлопаю. Это против благопристойности». Завершая запись, Порошин заметил: «За ужином и после всё время Его Высочество посерживался». Обострённое чувство собственного достоинства было присуще Павлу уже в неполные двенадцать лет.

К этому возрасту Павлу пришлось пережить немало трагических моментов, которые на такой молодой и впечатлительной натуре не могли не сказаться. На Рождество, 25 декабря 1761 года, скончалась Императрица Елизавета Петровна. В течение последующих траурных дней Павел был печален и часто плакал. Он любил свою бабушку, он считал её единственной заступницей в этом мире жестокосердных людей. Виделись они последние месяцы нечасто; Императрица болела, была плоха и к ней никого не допускали. Но живя с ней под одной крышей во Дворце, юный Великий князь знал, что бабушка никогда не сделает ему ничего плохого и защитит, если потребуется. Теперь её не стадо и холод повседневности обступал со всех сторон. Придворные были все, как в параличе, все думали только о своём положении, а о Великом князе никому не было дела. Даже Панин теперь появлялся далеко не каждый день, был задумчив и рассеян.

Однако скоро и новая радость наступила; его отец, ставший Императором, стал проявлять интерес и внимание к своему сыну, чего раньше не наблюдалось. Павел его раньше почти и не знал. Теперь же Пётр Фёдорович стал меняться и для начала решил организовать экзамен для сына по тем предметам, которые ему преподавались. Пётр Фёдорович был немало удивлён увиденным и услышанным, а окружающим заметил: «Кажется, этот мальчуган знает больше нас с вами».

Пётр III находился на Престоле недолго, всего шесть месяцев. Он не снискал не только любви, но и признания у своих подданных, хотя был человеком незлобивым и совсем неглупым. Его можно назвать легкомысленным, что в конце концов и погубило его. Он никогда всерьез не задумывался насчёт возможности своего отстранения от власти: он ведь внук Петра I, а такое неоспоримое достоинство отнять невозможно. Он устраивал смотры, парады и балы, не подозревая, что вокруг него плетётся паутина заговора, главным действующим лицом которого стала его постылая жена Екатерина.

Фридрих Великий присылал своему почитателю пламенные послания, в которых призывал проявлять твёрдость, без которой управлять Россией невозможно. Он убеждал Петра как можно быстрее короноваться, но Император не спешил с этим важным делом. Коронация подчеркивала сакральный смысл Царской властной прерогативы; это был нерасторжимый мистический брак с Россией. К слову сказать, расчетливая Екатерина вела себя совершенно иначе и как только захватила власть, то уже через три месяца короновалась в Успенском соборе Московского Кремля.

Однако было бы совершенно неверно считать, что при Петре Фёдоровиче наступил столбняк в делах управления государством, а сам правитель большую часть времени бражничал со своими голштинцами и занимался строевой подготовкой. Были приняты важные решения, свидетельствующие о серьезном отношении Петра III к положению подвластной Империи.

Уже в феврале 1762 года появились два важных манифеста: о ликвидации Тайной канцелярии [22], т. е. об отмене тайного сыска и дознания; и о Вольности дворянства. Отныне «благородное сословие» освобождалось от обязательной службы и сохраняло абсолютную монополию на владение землей и крепостными. Эта мера вызвала восторг в дворянской среде, а Сенат даже выступил с предложением установить золотую статую Петра III. Дело до статуи не дошло, но Екатерина потом как бы «переиздала» Манифест о Вольности дворянства, приписав себе инициативу и заслугу его появления.

Еще одной важной мерой, затрагивающей органику русской жизни, стал Указ от 21 марта 1762 года о секуляризации церковных земель. Ещё Пётр I хотел наложить государеву руку на огромные земельные угодья Церкви, как то произошло в Западной Европе, но не успел. Внук «довершил» начинание деда.

Однако были решения и поступки, которые встречали почти повсеместное осуждение. Во-первых, окончание войны с Пруссией и возвращение ей всех завоёванных земель без всякой компенсации. Несколько лет русская армия одерживала тяжелые победы на полях сражений, стоившие многих жертв. Теперь же Петербург и Берлин, по воле одного человека, а именно Русского Царя стали союзниками.

Всплеск возмущения в России вызвало и еще одно внешнеполитическое действие Петра III. Он вознамерился начать войну с Данией, чтобы отвоевать у нее некоторые территории Гольштинии. Это было совершенно неслыханно: Россия должна была воевать за интересы какого-то герцогства только потому, что Император являлся когда-то владетельным князем этой немецкой Тмутаракани, Это было неосмотрительно и просто опасно: порождать ропот своих подданных через несколько месяцев после воцарения — на это мог пойти лишь человек действительно легкомысленный. Кумир Петра Фридрих Великий прислал в Петербург послание, призывая Царя отказаться от этой, как казалось многим, сумасбродной идеи.

Атмосфера в Петербурге накалялась; в редком доме теперь не говорили о необходимости «сменить монарха». Наступал звездный час Екатерины, которую некоторые уже без всяких экивоков называли главной претенденткой на Престол. О «золотой статуе» никто больше не вспоминал, на зато несколько недель «весь Петербург» обсуждал «ужасное» деяние Императора, случившееся 9 июня 1762 года на банкете в честь подписания мирного договора с Пруссией. Что же там произошло? Обратимся к Н. К. Шильдеру, который целиком принял на веру версию Екатерины из ее «Записок»; она господствовала в историографии более двухсот лет.

«Одно непредвиденное событие ускорило развязку. 9-го июня Пётр III праздновал в Зимнем Дворце заключение мира с Пруссией, и в этот день состоялся обеденный стол на 400 персон, приглашены были особы первых трех классов и иностранные министры. Император ознаменовал этот торжественный пир тем, что оскорбил Екатерину, назвав её громогласно «дурой»; затем приказал арестовать Императрицу, но заступничество принца Георга спасло на этот раз Екатерину».