Генерал Багратион. Жизнь и война

Все эти и им подобные записи не оставляют сомнений в том, что Багратион в это лето был в зените своего фавора. Всюду он выступал не просто как царедворец, с которым в узком кругу придворных и доверенных сиживал государь, не только как непременный член «Высочайшей свиты» вдовствующей императрицы, но и как особа, приближенная к царской семье, точнее — к той ее части, которая окружала Марию Федоровну. Как известно, между вдовствующей и царствующей императрицами не было взаимопонимания, и Елизавета Алексеевна свою неприязнь к свекрови распространяла и на золовку Екатерину Павловну, которая, конечно, с присущими ей смелостью, решительностью, эмоциональностью, напором была полной противоположностью субтильной, анемичной и холодной Елизавете.

Именно из писем Елизаветы Алексеевны матери, маркграфине Баденской, посланных в августе 1807 года, общество узнает о развернувшемся романе Екатерины и Багратиона. О своей золовке Елизавета пишет: «Впрочем, что до нее, то я думаю, она бы устроилась очень хорошо; ей нужен только муж и свобода… Я никогда не видела более странной молодой особы; она на дурном пути, потому что берет за образец мнения, поведение, даже манеры своего дорогого брата Константина. То, как она держится, не пристало и сорокалетней женщине, а еще того менее девушке девятнадцати лет, и к тому же эта ее претензия водить за нос свою мать, что, впрочем, ей иногда и удается. Я не понимаю императрицу, которая в отношении других своих дочерей и невесток проявляла преувеличенную требовательность и суровость: этой она позволяет обращаться с собой с дерзостью, которая меня часто возмущает, и находит это в ней оригинальным. Теперь она как два пальца руки связана с князем Багратионом (возможен и такой перевод: тесно спаяна, действует сообща, во всем заодно. — Е. А.), который уже два лета живет в Павловске, будучи там комендантом гарнизона. Она все время говорит “мы”: “Мы велим матушке поступить так-то и так-то”, и т. п. Не будь он так безобразен, она рисковала бы погубить себя этой связью, но его уродство спасает великую княгиню»8.

Что ж! Елизавете Алексеевне с ее прославленными «выдержкой и умеренностью» Багратион мог казаться малосимпатичным, чернявым уродом, а вот Екатерине Павловне — яркой, страстной, как бы теперь сказали, сексапильной — он нравился. Впоследствии она показала во всей красе свою страстность, завоевав любовь женатого кронпринца Вильгельма Вюртембергского и заняв место соперницы на королевском троне. О страстности Багратиона в силу его природы и нрава много говорить не приходится. Наверняка оба — и Катиш, и князь Петр — не могли скрывать свои чувства во время всех этих милых прогулок, катаний, обедов и поездок. Это видели придворные, окружающие — иначе почти никогда не бывавшая в Павловске императрица Елизавета не смогла бы узнать о начавшемся романе. Можно предположить, что все это не могла не видеть и императрица Мария Федоровна, и тем не менее Багратиона из ее ближнего круга не извергли.

Настоящая, перспективная брачная интрига совершалась не в Павловском парке. Не будем забывать, что как раз в это время шла бурная переписка вдовствующей императрицы с сыном по поводу венского брачного проекта, столь желанного для матери и дочери. Причем видно, что именно в пору романа с Багратионом честолюбивая, амбициозная, расчетливая Екатерина Павловна прямо-таки рвалась под венец с гораздо более уродливым, чем Багратион (даже если смотреть на него глазами Елизаветы Алексеевны), австрийским императором, предполагая, как уже процитировано выше, его вымыть, перевоспитать и наладить. Династический брак — институт для царственных девиц, — как известно, любви не предполагал. Рассказывают, что одна английская королева советовала своей дочери, выходящей замуж за нелюбимого принца, как вести себя в первую брачную ночь: «А ты лежи и думай о величии Британии!»

После неудачи с австрийским женихом Мария Федоровна через своего высокопоставленного представителя князя А. Б. Куракина искала других женихов для Катиш. В ее списке фигурировали и баварский кронпринц, и прусский принц, и кронпринц Фридрих Вильгельм Карл Вюртембергский, и принц Леопольд Саксен-Кобурский — брат великой княгини Анны Федоровны, жены цесаревича Константина Павловича, и другие. Так, какое-то время в Вене шли переговоры о возможности заключения брака Катиш с эрцгерцогом Фердинандом, братом австрийского императора. Ему обещали необыкновенное приданое: чин фельдмаршала, должность генерал-губернатора Финляндии или Курляндии, 150 тысяч рублей содержания и т. д.1 Но этот проект не удался из-за нежелания Фердинанда покидать Вену и из-за того, что император Франц «был просто шокирован поведением великой княжны из России, которая в своих брачных проектах резко перепрыгивала от императора к великим герцогам, всякий раз придумывая себе новые сердечные привязанности и нисколько не беспокоясь о том, что такая настойчивость может выглядеть весьма неприлично»10.

На фоне этой стремительной атаки матери и дочери на европейских женихов развивалась романтическая история в тенистых аллеях Павловского парка. Учитывая вышесказанное, роман с пылким грузином, героем, овеянным пороховым дымом сражений, истинным витязем в тигровой шкуре, не имел никакого отношения к брачным проектам. Этот роман скорее всего и не предполагал никакой брачной перспективы, подобный флирт был типичен для тогдашнего высшего общества. Возможно, понимая все эти обстоятельства, императрица Мария Федоровна и закрывала глаза на флирт своей дочери с боевым генералом. Но всего лишь, повторяю, это мои домыслы и соображения.

Что мы можем утверждать точно, так это несомненное благорасположение императрицы Марии Федоровны к Багратиону в 1807–1809 годах. Сохранилась их переписка, и если письма Багратиона полны знаков почтения и преданности верноподданного, знающего границы дозволенного в переписке с царственной особой, то письма императрицы теплы и даже сердечны. Так, посылая корпию для раненых в армию, она 18 апреля 1807 года (а Багратион только что уехал в Восточную Пруссию) пишет: «Теплейшие моления мои всегда сопутствуют победоносной нашей армии, и ко оным я с удовольствием присовокупляю искреннее желание, после благоуспешного окончания дел, увидеть вас паки главнокомандующим в Павловске. Я нынешнего лета там и жить не буду, а располагаюсь проводить оное в Таврическом дворце. Вы знаете, впрочем, расположения мои к вам, которые излишно было еще вам изобразить, а прошу вас поклониться от меня Матвею Ивановичу Платову и быть уверену в истинном доброжелательстве, с каковым пребываю вам благосклонною…» И далее рукой самой императрицы: «Дай Бог здоровья и продолжающихся успехи. Павловско пусто останется и будет вас ждать. Мария»11. Из писем Марии Федоровны видно, что Багратион присылал ей рисунки, сделанные им с натуры, чем порадовал государыню: «Князь Петр Иванович! Письмо ваше от 20-го сего месяца с рисунком, представляющим обозрение передовых постов и неприятельского положения императором, любезнейшим моим сыном, получено мною с тем удовольствием, с каковым приемлю я всякое новое доказательство известной мне вашей ревностнейшей приверженности и усердия, изъявляя вам сим мою признательность за оные, я уверяю вас, что вы никак не ошиблись, полагая, что рисунок мне весьма приятен будет». Желая успехов в войне и подвигов, императрица выражает также желание «видеть вас после оных обратно в добром здравьи». В письме от 14 мая 1807 года фигурирует и Катиш, хотя в весьма деликатной форме. Мария Федоровна писала, что получила письмо Багратиона из Лаунау от 1 мая: «Благодарю вас за поздравление ваше со днем рождения любезнейшей моей дочери великой княжны Екатерины Павловны, который препроводили мы не в любезном Павловске, а в Таврическом дворце, при весьма дурной погоде и страшной буре. Изъявление вашей ко мне приверженности всегда для меня приятно, и я, будучи совершенно в оной уверена и питая соответственное к вам благорасположение, желаю искренно вам благополучнейшего успеха в делах и предприятиях ваших…» Но тут Мария Федоровна не удовлетворяется применением такой формулы эпистолярной вежливости и добавляет нечто лиричное и многозначительное: «Я была в Павловске, дом ваш в вожделенном здравии и службы на месте, но все очень пусто и не похоже на себя, мы часто о вас помним, я надеюсь, что вы то же делаете»12. От последних, таких теплых, с подтекстом строк у Багратиона не могло не сжаться сердце — большей симпатии к подданному императрица, всегда следовавшая строгим нормам этикета, не могла выразить. Особенно многозначительно это «мы» («мы часто о вас помним»), В контексте письма с благодарностью за поздравления Екатерины Павловны с днем рождения следует, что речь идет об обеих прекрасных женщинах. В начале июня 1807 года, то есть в дни Тильзита, Багратион получил еще более теплое свидетельство благорасположения императрицы, которая, еще не зная о Фридланде, писала ему почти как близкому человеку с характерным для таких отношений обращением, причем написанным по-русски собственноручно: «Я надеюсь, батюшка, что вы о нас… часто думаете. Дайте нам скоро хорошие известия и после славной победы возвращением к нам в добром здоровьи, и вы увидите, с какою радостию мы вас примем»13. Отмечу, что бывший тогда же в Тильзите князь А. Б. Куракин, посланный императрицей Марией с миссией выдать Екатерину Павловну за австрийского императора, не скрывая своей обиды, писал государыне из Тильзита: «Умоляю ваше величество выразить от меня ея высочеству великой княжне Екатерине мое крайнее огорчение о том, что она до сих пор не почтила меня ни одной строчкой, между тем как Багратион получил от нея, как он мне говорил, уже три письма. Узнав это, я не мог преодолеть чувство зависти, которое не могу не высказать ей чрез ваше величество»14.