Следы в сердце и в памяти

Во время обеда в кафе я встретил Умку Гольцмана ещё с одним молодым инженером из нашего же предприятия. Поделились первыми впечатлениями, я пожаловался им на своего хозяина и спросил об их квартирах и хозяевах. Оказалось, что они живут в одной комнате на квартире у пожилой немки совсем недалеко отсюда. И квартира, и хозяйка им нравятся, но, видимо, на днях придётся переехать в другой город, Нордхаузен, где сосредоточено сборочное производство. "Так что, - сказали они, - если мы уедем, можешь занять наше место. Ты не торопись с поиском другой квартиры, чтобы не напороться ещё на одного фашиста". Я решил перетерпеть несколько дней и не стал обращаться с этим вопросом к Шмаргуну, и хорошо сделал, потому что на следующий же день в обед ребята мне сказали, что они вечером уже уезжают и комната освобождается. Не откладывая дело в долгий ящик, мы тут же отправились к их жилью. Мне сразу понравился этот двухэтажный светло-серый домик, расположенный в небольшом, хорошо ухоженном дворике, к тому же совсем недалеко от нашего места работы.

Их комната располагалась на первом этаже. Это была очень большая комната с двумя окнами, выходящими на зелёный цветник во дворе. На этом этаже были ещё три комнаты, кухня, ванная и туалет. Хозяйке квартиры, пожилой женщине лет пятидесяти пяти-шестидесяти, Умка сумел объяснить, что они вечером освободят комнату и вместо них поселится их товарищ. Её внимательные, живые серые глаза обратились ко мне, а вопрос она задала Умке: буду ли я жить один или со мной будет ещё кто-то. Его ответ вполне удовлетворил её.

- Фрау Хаммер, - представилась она, чуть улыбнувшись, и подала мне руку.

- Аппазов, - ответил я и добавил, - Рефат, - и пожал протянутую руку.

Она меня поняла и вопросительно повторила:

- Герр Ри'фат? - с ударением на первом слоге, на что я утвердительно кивнул головой.

Довольно худая, выше среднего роста, почти седая женщина держалась очень достойно и вместе с тем достаточно просто. Я подумал, что она не из простой семьи. Жестом руки она попросила меня пройти в коридор, показала туалет, ванную и кухню. Эти простые слова я уже стал понимать.

Когда мы вышли на улицу, я поделился с товарищами своими первыми приятными впечатлениями об этой квартире и её хозяйке. Я пораньше ушёл с работы, собрал свои вещи в чемодан, дал хозяину дома десять или двадцать марок за эти два дня и, сказав "Ауф видерзеен" ("До свидания"), поспешил в новую квартиру. Мой уход никакого удивления у него не вызвал, он только сказал "Данке" ("Спасибо") и "Ауф видерзеен". На этом, слава богу, моё пребывание в этом неприятном во всех отношениях доме завершилось.

К моему приходу мои друзья уже уехали, так что я опять оказался в немецкой квартире один. Фрау Хаммер показала мне, куда я могу сложить свои вещи, где будут висеть в ванной мои полотенца, где и как можно приготовить кофе, чай или подогреть еду, показала общую вешалку для верхней одежды, щетки для чистки одежды и обуви, ознакомила с системой открытия и закрытия жалюзи и наружных створок на окнах, дала ключи от двери. Мне понравилось её доброжелательное отношение, отсутствие какой бы то ни было наигранности. Обстановка в моей комнате была вполне приличная, но не шикарная, а размеры её для одного человека по нашим советским меркам были явно велики.

Я постепенно стал осваиваться со своим положением и на работе, и на квартире, купил русско-немецкий и немецко-русский словари, разговорник, содержащий наиболее ходовые фразы, старался вписаться в окружающий меня немецкий стиль жизни.

Через несколько дней в квартире появилась молодая девушка лет двадцати, которую хозяйка мне представила как свою племянницу, живущую с ней. По её словам, она некоторое время была в отъезде и теперь приехала. "Знакомьтесь, - сказала фрау Хаммер и назвала нас, - фрёйляйн Рената, герр Ри'фат". Рената чуть присела, подала мне руку и густо покраснела. Я удивился тому, что хозяйка очень точно запомнила моё имя, правда, как у всех немцев, первый звук как в моём имени, так и в имени Ренаты звучал, как гортанное "г".

Передо мной стояла в очень сильном смущении небольшого роста девушка, одетая в простое белое платьице в розово-голубую клеточку. Самыми заметными в ней были вьющиеся темно-русые волосы и голубые, глубоко сидящие глаза с веером длинных тёмных ресниц. Наступило неловкое молчание, которое было вполне естественным в условиях языкового барьера. Тем не менее, чуть порывшись в своём разговорнике, я решился спросить у девушки, учится она или работает. Меня поняли и, сдерживая свои улыбки (думаю, по причине корявости моего языка), обе они почти одновременно ответили, что Рената не учится и не работает. В свою очередь, набравшись смелости, Рената вдруг спросила, не говорю ли я по-английски. Теперь очень засмущался я, но всё же ответил ей на английском, что английский совсем позабыл, но чуть-чуть помню. Далее выяснилось, что у неё имеется небольшой запас русских слов, которые она выговаривала очень смешно, пользуясь таким же, как у меня, разговорником. В общем, мы оба пришли к выводу, что, смешивая в любой последовательности и пропорции русские, немецкие и английские слова, можно как-то понять друг друга. Сложившаяся с первых же минут обстановка непосредственности и доверительности, разбавленная некоторой порцией юмора, позволяла надеяться, что отношения сложатся вполне нормальные и жить здесь будет приятно. Во время всей этой языковой "притирки" фрау Хаммер, смешно подняв брови и выпятив нижнюю губу, безмолвно наблюдала за нами. Чтобы как-то и её привлечь к нашей "беседе", я спросил у Ренаты, не говорит ли её тётушка по-английски. Оказалось, что она очень хорошо знает французский, но английским не владеет. Я выразил сожаление и просил Ренату быть переводчиком, когда это понадобится. Конечно, весь разговор проходил с большими остановками, заглядываниями в словарь и разговорник, но, к моему удивлению, забытые, казалось бы навсегда, английские слова самым неожиданным образом приходили на память.

Эти первые несколько дней пребывания в Германии заставили меня глубоко сожалеть о том, как мало внимания я уделял изучению какого-либо языка - немецкого в школе и английского в институте. Теперь разговорник и словарь стали самыми близкими моими друзьями. Всякое свободное время я посвящал запоминанию наиболее употребительных фраз в быту: как пройти туда-то, сколько стоит то-то, как вас зовут, нравится ли вам это, я люблю то-то, когда вернётся господин такой-то и т.д. и т.п. Сначала было трудновато, затем всё пошло хорошо, только плохо было с произношением.

Вопреки тому, чему нас учили в школе, немцы говорят совсем не так, как пишутся слова. Почти то же самое, что и у русских. Хотя русские считают, что говорят точно так, как пишут, в действительности это совсем не так. Кроме того, в каждом языке существует только ему свойственная напевность в разговоре, особая речевая мелодия, без освоения которой невозможно правильно разговаривать, как бы вы хорошо не знали всю грамматику и каким бы словарным запасом вы не владели. Поэтому я всё своё внимание, помимо заучивания слов и фраз, обращал на произношение. Внимательно прислушиваясь к разговору немцев, я в одиночестве старался как можно точнее воспроизвести отдельные слова или короткие фразы. Очень трудно было с грассированием - этому я так и не научился.

Чудная вещь: гортань, голосовые связки, казалось бы, у всех людей устроены одинаково, но одни не могут воспроизвести те звуки, которые для других кажутся самыми естественными, естественные звуки для одних кажутся чудовищно искажёнными звуками для других. А, может быть, я ошибаюсь? У одних народов глаза устроены в виде еле заметных щёлочек, а у других - широко раскрытые, овальные; у одних носы широкие и сплющенные, у других - прямые и тонкие. Может быть, и устройство гортани, в самом деле, у разных народов разное? Видимо, всё это уже давно и хорошо изучено специалистами-медиками и логопедами, но я об этом ровным счётом ничего не знал.