Записки русского интеллигента

Приведя в должный порядок весь дом, мы заселили его, заняв и часть нашей квартиры, университетскими профессорами и преподавателями {536}.

Командировка в Москву [43]

В конце августа 1920 года я поехал в командировку в Москву. Катёна с детьми, тётей Лёлей и Решенькой оставались на даче. Мне нужно было хлопотать по различным университетским делам: предстояло обеспечить клиники медикаментами и перевязочным материалом, а затем возник вопрос о присоединении сельскохозяйственного института к университету в качестве факультета {537} и ещё какие-то дела. Кроме того, в сентябре в Москве должен был состояться съезд физиков, кажется, первый после революции {538}. Чтобы мне самому не бегать по разным хозяйственным делам, я захватил с собой секретаря правления {539}. Сам я поселился в наркомпросовском общежитии в Харитоньевском переулке, где теперь помещается Техническое отделение Академии наук, а секретарь – в гостинице, недалеко от Спасской башни.

В первую очередь я отправился в Наркомздрав к Н. А. Семашко. Николай Александрович очень внимательно отнёсся к нашим нуждам. Я рассказал ему, что клиники находятся в очень тяжёлом положении: в Саратове ничего нет, а из Москвы мы уже давно ничего не получаем. Николай Александрович сейчас же распорядился полностью удовлетворить все наши заявки, и секретарь вскоре погрузил всё полученное в вагон и повёз в Саратов. Мы получили целый вагон, если не два, всяких медикаментов, ваты, бинтов, инструментов.

Семашко произвёл на меня самое лучшее впечатление. Это был настоящий представитель земской медицины, высокоинтеллигентный, отзывчивый человек.

Был я и у М. Н. Покровского, который заведовал в Наркомпросе высшими учебными заведениями, но этот деятель, напротив, произвёл на меня самое отталкивающее впечатление. Ничего от него не добился, и мне показалось, что Покровский только и ждёт, когда от него отвяжется этот назойливый проситель, и если не словами, то всем своим видом и поведением показывал, что ему никакого дела нет до наших нужд и просьб.

В Харитоньевском переулке я помещался в одной комнате с ректором Томского университета А. П. Поспеловым и И. А. Соколовым, который был в Томске ассистентом, а впоследствии работал у меня на кафедре в Москве во II университете {540}. Поспелов привёз из Томска большую бутыль спирта, который был чем-то безвредным подкрашен, а на самой бутыли имелось изображение черепа и костей, как рисуют обычно на ёмкостях с сильным ядом. Содержимое этой бутыли сильно ядовитым во всяком случае не было, а перед скромным обедом, который состоял из пустых щей и пшённой каши, употребление в надлежащем, конечно, количестве этого «яда» скрашивало немудрёную трапезу.

Как-то сидим мы в общежитии и слышим какие-то движения, все куда-то бегут – оказывается, в общежитие приехал В. И. Ленин и выступает в большом зале перед учительским съездом {541}. Мы тоже побежали и вошли в зал, когда Ленин стоял уже на кафедре и с характерным для него жестом – он размахивал правой рукой, как будто забивал гвоздь в крышку стола [44], – докладывал о событиях на русско-польском фронте. Тема была довольно трудная. Русские войска попали в «мешок» и были отрезаны. Ленин доказывал, что этот относительный неуспех в конечном счёте принесёт пользу Советскому государству, так как в тыл польской армии попадёт большое количество русских партийных людей, которые будут способствовать разложению польской армии и популяризировать советские идеи. Ленин говорил без внешнего красноречия, но убеждённо и чрезвычайно настойчиво. После выступления Владимир Ильич сейчас же уехал, провожаемый приветствиями и аплодисментами. Это был единственный случай, когда я видел и слышал живого Ленина.

Ходил я и на заседания съезда, встретил там всех товарищей по лебедевской лаборатории. В. И. Романов уже заведовал кафедрой в университете.

Помню и некоторые доклады. Интересная работа была доложена Метёлкиным, он рассказывал о фосфоресценции газов и показывал, как разреженный газ после прохождения по нему тока долгое время продолжал светиться. Сам Метёлкин вскоре умер, и, сколько я знаю, эти вопросы не получили дальнейшей разработки. Интересный доклад сделал А. А. Эйхенвальд по акустике – я бы сказал, музыкально-физиологический. Александр Александрович как раз во время этого съезда уехал за границу и, рассорившись с ВОКСом {542}, назад уже не вернулся {543}. Если не ошибаюсь, на этом же съезде В. А. Михельсон докладывал свой проект постройки дома с «солнечным» отоплением, который был создан в связи с недостатком топлива. Сам я этого прекрасного доклада не слушал, познакомился с этой работой только тогда, когда вышел том трудов вскоре после этого умершего Михельсона {544}.

Будучи в Москве, я иногда ночевал у сестры Наташи, она жила в Астафьевском переулке. У неё в доме был величайший беспорядок {545}. В это время Наташина дочь Верочка вышла замуж за студента Путейского института Посельского, очень хорошего и дельного парня. Вера была совсем девчонкой, кажется, даже пришлось испрашивать у архиерея специальное разрешение на венчание.

Побывали мы с Наташей и в нашей милой Дубне. В ней постоянно жила Настя (Кусенька), может быть, потому и сохраняла Дубна по-прежнему своё очарование. Всё было цело. Мы шли от вокзала пешком. Была какая-то тишина в природе, она особенно была заметна после колготы и развала в Москве. Дом, как раньше, был уютный, пронизанный насквозь солнцем. Ласково меня встретили и старики крестьяне. Иван Мещанинов принёс мне мяса, которое было уже большой редкостью. Иван комично рассказывал, как его арестовывали за торговлю мясом и как он подвязывал куски мяса под платье, только бы скрыть их от обысков.

Я пробыл в Москве больше месяца и с Катёной не переписывался {546}, так как почта вообще действовала очень плохо. Кто-то приезжал из Саратова и рассказывал, что там более или менее всё благополучно.

Наконец я собрался в обратный путь – не то в самом конце сентября, не то даже в начале октября. Я приехал в Саратов перед вечером и, узнавши, что Катёна всё ещё находится на даче, велел заложить Богатыря и поехал на дачу. Была чудесная лунная, но довольно прохладная ночь. И совсем затемно я приехал к моим милым Катёнушке и ребяткам. Все, слава Богу, были здоровы. Жили они на даче, охраняемые, по правде сказать, одним Богом; наружная дверь не закрывалась, окна были заклеены бумагой, да и жили-то они в совершенном одиночестве. Кругом стояли пустые разорённые дачи.

Об Александро-Невском соборе и событиях, с ним связанных {547}

В Саратове как сравнительно молодом городе церквей было мало {548}. Мы к службам чаще ходили в домовые церкви учебных заведений: то в духовную семинарию, то в реальное училище, то в церковь первой классической гимназии. Но я бывал и в соборе.

Саратовский кафедральный собор {549} стоял около городского парка «Липки» в самом центре города и представлял собой оригинальное здание совершенно необычной для православного храма архитектуры. Громадный куб со всех четырёх сторон был окружён дорическими колоннами, на них опирались четыре фронтона. Над кубом – крыша в виде полусферы, над которой возвышался крест [45]. Кроме главного храма, был придел в полуподвальном этаже. Поздняя обедня всегда служилась в верхнем храме. Служба была хорошо обставлена. Пел хороший хор. Часто бывало архиерейское служение.