Записки гадкого утёнка

Глава Двенадцатая (3)

Вопль к Богу. Человек диаспоры как другой

Мы легко миримся с Другими в тридесятом царстве; но если он, со всеми своими обычаями, становится близким соседом, — это раздражает. Для ненависти к соседу за границей нужны причины, нужен конфликт. Диаспора раздражает всегда, любая, без всяких причин. Зачем она, чужая, чувствует себя как дома? Это мой дом! Между тем, волны миграций перекатываются из страны в страну и оседают, где вздумаются. Цивилизация становится мозаичной, — если воспользоваться термином, созданным Умберто Эко. В любой современной стране — вкрапления чужеродных групп, которые осели, пустили корни и стали частью нашей жизни. Это одна из самых острых форм общей проблемы Другого.

Чувство Другого возникло не сегодня и не вчера. Но в современном обществе, меняющемся изо дня в день, мы сами для себя становимся Другими. (Чувство Другого делается все острее по мере того, как личность выделяется из сословия, из семьи, из толпы.) Достоевский сознавал себя Другим в Инженерном училище — русский среди русских, дворянин среди дворян. Он потрясающе описал чувство Другого — и его «Записки из подполья» нашли глубокий отклик среди сионистов, Других с момента рождения, жаждущих Земли обетованной, где освободятся от этой неполноты бытия. Освобождения не вышло, и Достоевский остался любимым писателе Израиля. Вероятно, там морщатся на выходки против евреев, но захватывает психология беспочвенного героя Достоевского. Впрочем, захвачены и японцы, совсем далекие от русской «почвы» и русских проблем. Там другая история, но и она уперлась в беспочвенность.

Кто хоть раз не чувствовал себя Другим? Кто не обнаруживал вдруг Другого в самых близких? Чем обособленнее внутренний мир человека, тем более он раним, тем больше готов повторить вслед за Сартром: «Другой отнимает у меня мое пространство. Существование Другого — недопустимый скандал». А когда люди не выдерживают одиночества и сбиваются в стаи — Другим становится соседняя стая, иначе сколоченная, иначе верующая; и сербы отнимают пространство у хорватов, а хорваты у сербов. Хотя у тех и у других — один и тот же Бог, и, казалось, несть во Христе ни эллина, ни иудея, ни скифа, ни римлянина… Казалось бы… Недействительно почувствовать эти старые слова надо сердцем. А это не выходит. Почти никогда не выходит.

Мартин Бубер описал проблему Другого в терминах двух отношений: Я = Ты и Я = Оно. Я = Ты — отношение любви (к Богу и к ближнему). Я = Оно — отношение к предмету: сегодня он нужен, а завтра мешает. Годится — молиться, не годится — горшки накрывать. Чем больше мы захвачены делом, тем труднее оторваться от делового отношения к предметам, и когда помеха — человек, вспомнить, что этот человек (муж, жена, отец, мать, ребенок, сосед) — Ты, образ и подобие Божье… Может быть, искаженный образ, но и в искажении своем не вошь, не ветошка. Кто не замечал, что захлеб дела, захлеб идеи превращает Ты в Оно, вытесняет из мира Бога — Бог неощутим в третьем лице, — и в конце концов ты сам становишься Другим, потерявшим связь с целостностью жизни, потерявшей свой смысл. Кто, прослушав проповедь о любви к ближнему, сохраняет отношение Я = Ты, втискиваясь в автобус?

Отвлеченным умом нетрудно понять, что одна из проблем современного сложного мира — как соединить твердую верность своим убеждениям, своим нормам добра с уважением и терпимостью и нормами Другого. Но одно дело понять это отвлеченным умом, а другое — умом сердца. Когда Лев Толстой противопоставляет Болконских Ростовым, он по-своему противопоставил отношения Я = Ты и Я = Оно. Я = Ты — это присутствие сердца в каждом движении ума. Оно легко дается в узком кругу семьи, рода, «роя» (как иногда выражался Толстой). Но оно становится синей птицей, не дающейся в руки, когда теплый мир семьи, сословия, роя рассыпается, когда человек обособляется и хочет жить своим умом. Он создает этические учения, нормы, ценности — но на каторге Достоевский увидел, к чему сползает мир без постоянного прорыва в глубину: «умри сегодня, я умру завтра».

Первым выпал из роя чужак, странник, изгой. Угоден Зевсу бедный странник — говорили греки, мысленно ставя беззащитного под защиту бога. И в Библии несколько раз повторяются слова: «Будь милостив к страннику (=чужаку, изгою), ибо сам ты был странником в Земле египетской». Мы подходим тут к еще одному повороту проблем, связанным с диаспорой. Только в народе-пленнике, народе-изгое, чуждому земле и богам земли, учение о вселенском Боге, о Боге-Духе, веющем всюду, нашло свои земные корни. И когда евреи, осев на землю, стали поклоняться ваалам («хозяевам», вроде бажовской «Хозяйки Медной горы»), — нашлись пророки, удерживавшие народ от возвращения в язычество. А потом веру в Единого подхлестывали новые пленения, новые беды.

По мнению Шпенглера, к I веку Иерусалим значил для евреев не многим больше, чем Рим для католиков. Это был центр веры, но уже тогда жили евреи повсюду. И какая-то часть этого народа, потеряв почву на земле, искала опору только в небе. Эта часть диаспоры подхватила «благую весть» и разнесла ее по империи. В посланиях Павла — вся география Средиземноморья. Ко II–III векам христиане оторвались от еврейства, но сохранили характер людей диаспоры. Народы земли не понимали их так же, как евреев, и даже еще больше. Потом клевета против христиан обернулась на евреев.

Один из парадоксов истории, что еврейские идеи, захватившие языческие головы, становятся антисемитскими. С марксизмом случилось то же самое, что с христианством: к 1953 г. он дошел до дела врачей-убийц, и уже готовились вагоны для ссылки еще одного народа, вслед за народами Кавказа и Крыма. Поворот КПРФ к теории этносов похож на фарс. Но в речах Гитлера тоже было много пошлого, клоунского. Тут большого ума не надо. За спиной дурака-погромщика стоит миф.

Евреи — самый древний из народов диаспоры. И за ними тянутся следы богословских споров и проклятий, дающих юдофобам готовую идеологию. Евреям можно приписать целый ряд роковых событий истории. Евреи окружены облаком мифов, и чтобы помахивать антисемитским кадилом, не требуется большого ума. А размахивать хочется, потому что человек диаспоры гибче приспосабливается к обстановке и иногда умеет извлечь выгоду даже из нынешнего хаоса. Это, однако, не этническая еврейская черта. Это черта диаспоры — какой бы то ни было.

Если сбудется золотая мечта юдофобов и еврейская «мафия» — вместе со всеми евреями — провалится сквозь землю, свято место не останется пустым. Его тут же поделят другие финансово-криминальные группировки, которые мы, на итальянский лад, называем мафией: армянская и азербайджанская, грузинская и чеченская; а если и их истребят, то найдется кто-нибудь еще. Потому что сила сцепления малых народов, их солидарность, их взаимная выручка больше, чем у русских. Это связано с особенностями русской истории и может быть преодолено, если история изменится, но пока это факт и факт обидный. Талантов полно, но не хватает «соображалки», рыночной интуиции. У средневековых англичан этой соображалки тоже не было, и они воспринимали еврейские навыки в торговле и финансах как дьявольское наваждение. После нескольких погромов евреи были изгнаны. А потом, когда евреи — через несколько веков — вернулись, их приняли, как компаньонов, с которыми можно вести дело. Думаю, что несколько веков России не понадобится. Но пройдет какое-то время, пока конкуренция евреев, армян, грузин, чеченцев, ингушей, азербайджанцев, татар и прочих станет привычной и будет использована как школа деловых навыков. Скорее всего, по мере того как бизнес будет освобождаться от советских извращений.

Кто старое помянет, тому глаз вон; но хочется напомнить коммунистам, что криминальное извращение бизнеса разрослось еще при их власти; что именно их неуклонная центрально-административная экономика создала, как свое необходимое дополнение, экономику теневую, связанную с преступным миром. И как только террор пошел на убыль, после смерти Сталина, союз теневиков и взяточников стал фактической властью в целых республиках, на Кавказе и в Средней Азии. Шеварнадзе, а за ним Алиев пытались бороться с новой властью, используя аппарат КГБ; они добились только того, что масштабы взяток, учитывая риск, выросли вдвое. Потом Андропов подкручивал гайки во всесоюзном масштабе — с тем же нулевым результатом.