Андрей Боголюбский

— …А Мстислава емше (схватив. — А. К.), не створите ему ничтоже, приведете и (его. — А. К.) ко мне.

То есть Андрей намеревался самолично распорядиться судьбой оскорбившего его князя. Как — неизвестно. Но именно в связи с этим его намерением летописец, сторонник Ростиславичей, и вводит в свой текст известную обвинительную тираду против князя Андрея Боголюбского, которую любят приводить в своих работах современные историки (правда, как правило, в сокращённом виде):

«…Андрей же князь толик умник сы[й], во всих делех добль сы[й] (доблестен. — А. К.), и погуби смысл свой невоздержанием, располевся гневом, такова убо слова похвална испусти, яже Богови студна и мерьска хвала и гордость. Си бо вся быша от дьявола на ны, иже всевает в сердце наше хвалу и гордость, якоже Павел глаголеть: “Гордым Бог противится, а смиреным даеть благодать”. Еже и збысться слово апостола Павла глаголавша, еже и последи скажемь» ^{333}. (В рассуждениях летописца — явная неточность, ошибка памяти: он дословно цитирует послание не апостола Павла, а апостола Петра; см.: 1 Петр. 5:5.)

По представлениям христианина, гордость — главный из смертных грехов. И именно в гордости в первую очередь обвиняется здесь князь Андрей, возлагающий на себя Божескую функцию: распоряжаться судьбой человека. Его гнев, невоздержанность представлены здесь как следствия гордыни и самовосхваления, то есть тех качеств, которые полностью затмевают, превращая в ничто, такие его достоинства, как ум (скорее даже «высокоумье»), «смысленность» и доблесть. Ибо он воистину «погубил смысл свой», «разгордевся велми» и тем удалился от Бога… Трудно сказать, в какой мере можно счесть обоснованными эти жестокие обвинения летописца в адрес князя. Не будем забывать, что исходят они из враждебного ему лагеря, из лагеря его политических противников, с которыми князь вступил в беспощадную войну. Но какой-то резон в словах летописца, наверное, имелся. Ещё раз повторю, что к концу жизни князь Андрей Юрьевич сильно изменился. Подобное бывает со многими из тех, кого в молодые годы считают альтруистами и человеколюбцами, восхищаясь их добротой, отзывчивостью и несравненными душевными качествами. В самом деле, стоит самому человеку уверовать в собственную исключительность, особую свою доброту и порядочность, как на смену этим качествам приходят другие, порой прямо противоположные им. И история знает тому слишком много примеров… Впрочем, не удалились ли мы от предмета нашего повествования, не углубились ли в ту область, которая явно выходит за рамки предмета исследования историка-медиевиста? Есть другой известный евангельский постулат: «Не судите, да не судимы будете» (Мф. 7: 7), и всегда лучше руководствоваться им, оценивая того или иного исторического персонажа…

Так или иначе, но гнев князя Андрея Юрьевича вряд ли способствовал правильной подготовке к войне. Начинать военные действия следует, что называется, с холодной головой, но в данном случае к Андрею эти слова явно не относились. Впрочем, князь и на этот раз не собирался лично участвовать в походе. Даже нанесённое ему оскорбление не изменило привычного для него образа действий. Во главе собранного им громадного войска вновь был поставлен его сын — на этот раз малолетний Юрий. Командовать же соединённой ратью должен был всё тот же воевода Борис Жидиславич, полностью реабилитировавший себя после недавнего похода на болгар. Других достойных воевод среди своих подданных Андрей, надо полагать, не видел.

А войско и в самом деле оказалось беспрецедентно огромным. Летописи называют его численность — 50 тысяч человек. Для древней Руси это очень много! Основу войска составили дружины из Северо-Восточной Руси — ростовцы, суздальцы, владимирцы, переяславцы, белозёрцы и привычно присоединившиеся к ним полки из Рязани и Мурома. Как уже было сказано выше, в войне приняла участие и новгородская рать. На этот раз положение новгородцев было особым, можно сказать, привилегированным, ибо именно их князь — пусть и ребёнок — номинально стоял во главе всего войска.

Полки выступили в поход в августе 1173 года ^{334}. Двигались кружным, волжским путём — очевидно, для того, чтобы соединиться с новгородцами и их князем. Далее путь шёл по Днепру, мимо Смоленска. Несмотря на то что смоленский князь Роман Ростиславич приходился старшим братом главным врагам Андрея, суздальский князь по-прежнему числил его среди своих союзников. «Идущим же им мимо Смоленска, казал бо бяшеть Романови пустити сын свой [со] смоляны», — свидетельствует летописец. И Роман вынужден был подчиниться этому требованию, подкреплённому присутствием в его землях громадной рати: «нужею пусти сын свой (вероятно, старшего Ярополка. — А. К.) [со] смолняны на братью». В подчинении у Романа по-прежнему находились полоцкие князья, и Роман потребовал от них также присоединиться со своими полками к войску. Туровские, пинские и даже городенские князья откликнулись на его призыв и пополнили ряды союзников. Правда, едва ли они готовы были в действительности проливать кровь за чуждые им интересы суздальского «самовластца».

Далее суздальская и смоленская рать вступила во владения князей «Ольгова племени». Старший из черниговских князей Святослав Всеволодович и его младшие родные и двоюродные братья, в том числе и воинственный Игорь Святославич, также присоединились к союзному войску. Тогда же под знамёна Андрея Боголюбского встали и его младшие братья Михалко и Всеволод Юрьевичи, переступившие своё недавнее крестное целование Ростиславичам, а также племянники Мстислав и Ярополк (последний, как видим, был всё-таки освобождён из плена) и Владимир Глебович, а вместе с ними — и «переяславци вси». Общее число князей, включая не названных по имени, оказалось очень большим — всего 20, то есть почти в два раза больше, чем при взятии Киева ратью одиннадцати князей, когда город был полностью разорён и разграблен. Правда, на этот раз громадное войско выглядело слишком разнородным и далеко не все участвовавшие в походе князья ясно понимали цели начавшейся войны. Как мы увидим, именно стойкости и сплочённости не будет хватать собранной Андреем рати. Киевский летописец в своём рассказе о войне вскользь обозначил одно из главных противоречий внутри собравшейся у Киева княжеской коалиции, заметив: «А всих бяше старей Святослав Всеволодович». Эти слова, очевидно, отражали представления о внутрикняжеской иерархии большинства участников похода. Но ведь Андрей-то ставил во главе рати своего совсем юного сына Юрия, ещё ребёнка. То есть не то что «моложшего» среди всех, но такого, с которым и считаться-то при обычном отношении к нормам «старейшинства» было бы нелепо! Как оказалось, князья «Черниговского дома», и Святослав Всеволодович прежде всех, и не собирались считаться с ним, а значит, не собирались признавать те новые условия, которые предлагал своим союзникам Андрей.

Но противоречия между князьями проявились не сразу. Пока же, на исходе августа или в самом начале сентября громадное войско переправилось через Днепр и подступило к Киеву. И оказалось, что защищать город Ростиславичи не намерены. Они поступили по-другому, заранее подготовив запасные позиции для борьбы с врагом, повадки которого, а также сильные и слабые стороны были им прекрасно известны. Князья со своими полками заняли соседние с Киевом, хорошо укреплённые и заранее снабжённые всем необходимым крепости. Рюрик «затворился» в Белгороде, к западу от Киева, а Мстислав — в Вышгороде, к северу. С ним был и полк его брата Давыда (по словам суздальского летописца, Давыд «затворил брата своего Мстислава» в Вышгороде). Сам же Давыд Ростиславич отправился в Галич — просить о помощи князя Ярослава Владимировича Осмомысла — одного из тех немногих князей, кто обладал достаточными силами, чтобы бросить вызов Андрею Боголюбскому. Вероятно, он рассчитывал на признательность галицкого князя за недавнюю помощь в возвращении в Галич его беглого сына, а может быть, на этот счёт между ними существовали какие-то договорённости. Но поездка Давыда результатов не принесла: «и не даша ему помочи». Тем не менее дипломатическая активность князя, получившего необходимую свободу передвижений, окажется для братьев поистине бесценной.