Новеллы моей жизни. Том 2

В нашей театрально-музыкальной секции три большие комнаты и три отдела: театральный, музыкальный и детский. Там, где написано «детский отдел», — стол поменьше, чем у других: мы с курьером Верой Ивановной нашли его во дворе, вымыли, застелили синей бумагой, поставили рядом стул. Я сижу там — с двумя косицами, белым листом бумаги и чернильницей с ручкой. Главнее меня пока никого в детском отделе нет. Вот выпало счастье! С детства во дворе ставила спектакли для младшей сестры и ее сверстников, а теперь дали мне право работать всерьез. Устраиваю концерты и спектакли для детей. Около моего стола — художники Ефимовы: он — могучий, скульптурно красивый, она — худенькая, ему по плечо, «родные отец и мать» кукольных зверей оживших басен Крылова. Около моего стола и дорогой «дедушка» В. Л. Дуров, знаменитая певица Надежда Андреевна Обухова… Всего три месяца, как родился наш детский отдел, и вот каких артистов удалось с ребятами сдружить! На десяти подводах рассылаем детские концерты в разные районы, на заводы, а больше играем в скверах и на площадках. Уже начали для нас и детские агитпьески писать. На моем столе первая из них, автор — Николай Адуев, название — «Живой Петрушка», нужны четыре действующих лица, одно из которых — корова. Мое ликование, что пока весь штат детского отдела — я одна, что нужна, что «рвут на части», безмерно. Телефон надрывается, в театрально-музыкальной секции шумно, но это все меня в ту пору наполняет «чувством собственного достоинства». Неожиданно между великаном Ефимовым и знаменитой певицей возникает круглое личико какого-то гимназиста в сером кителе. Голос у него звонкий.

— Запишите меня на ваш лист бумаги, я хочу тоже на сцене выступать.

Тоном «высокого начальства» я предлагаю ему не перебивать тех, кто пришел раньше. Юноша отходит к окну, неодобрительно посматривая в мою сторону, и, как признался совсем недавно, думает: «На два класса младше меня, а важничает. Узнала небось, что я из восьмого класса флеровской. А она из шестого класса гимназии Брюхоненко. Сколько раз к нам на вечера приходили. Тут начальницей стала».

Однако неудовольствие его скоро прошло. Его заинтересовал механизм французской шторки. Понравилось тянуть шнурок вниз, чтобы шторка взвивалась кверху, и он так улыбчиво играл в выдуманную им самим игру, что вдруг меня осенило: «А не попробовать ли его на роль живого Петрушки? Какой-то он ни на кого не похожий».

Закончив дела со старшими, подозвала юношу к своему столу.

— Вы что-то хотели мне сказать?

— Я уже сказал — хочу на сцене у вас играть.

— А вы…

— Как и вы… в гимназии пока порядка нет, не доучился. А сейчас меня в студию Ф. Ф. Комиссаржевского по конкурсу приняли.

— Значит, все-таки… артист…

Даю ему пьеску Адуева, карандаш, бумагу.

— Спишите роль живого Петрушки… в стихах… за ночь выучите? Завтра в десять утра приходите.

Он улыбается. Заразительно рад.

— Мне так про вас и сказали: решительная там девочка верховодит. А мне не терпится на сцене играть.

Я несколько уязвлена словом «девочка», отвечаю сурово:

— Играть будете не на сцене, а на подводе.

Он круглоглазо на меня посмотрел, но другие артисты оттерли его от моего стола, и он исчез.

На следующий день «забавный мальчишка», как я мысленно назвала его в отместку за «девчонку», вернул мне пьесу и пулеметом отчеканил текст роли.

— Прикрепляю вас к подводе номер девять, будете выступать на пяти уличных пунктах. Наденьте эту петрушечью шапку, куртку, сейчас прорепетируете с двумя вашими партнерами, они уже здесь. Вот только на роль коровы еще никого не нашла.

— Через полчаса приведу вам на эту роль товарища. Тоже из нашей студии.

Через двадцать минут он уже вернулся назад в сопровождении кареглазого парнишки с меланхолическим взглядом.

— Мой друг Аким Тамиров. Знаменитым артистом будет. Временно согласен для детей быть «коровой».

Обрадовал меня. Дала и «корове» костюм. Как и все тогда, у нас был он примитивным. Начало начал. Помню белый комбинезон из старой простыни с на-малеванными коричневой краской пятнами, «головной убор» из картона в виде коровьей морды и на животе — обвислые надувные шары. Роль коровы состояла из нескольких «му-у-у», по соответствующим репликам. Это «му-у-у» у Тамирова, который не мог скрыть смущения при виде своего костюма, звучало жалобно. Впрочем, в те дни нам было не до эмоций.

Уже в два часа дня подвода номер девять в полном оснащении двинулась в путь. Конечно, волновалась. Исполнителей почти не знала. Подвода уже двинулась в путь, когда я спохватилась и дала действующим лицам рупоры: ведь выступать придется на открытом воздухе, будет ли слышно и смешно?! Но надо было отправить все десять подвод — дел по горло. Виталий Лазаренко с маленьким сыном Витей укатили последними на Сокольнический круг. За этих не волновалась — проверенный успех.

Смотреть на флеровца пришлось только, когда он подъезжал к своей третьей точке. Зрелище оказалось неожиданно торжественным: за подводой номер девять бежала ватага мальчишек, торопливо шли и смеющиеся взрослые. С подводы из рупора заливисто несся голос «живого Петрушки»:

— Товарищи зрители! Наше представление посмотреть не хотите ли? Времени осталось мало. Через шесть минут начало. Думаете, я игрушка? Как бы не так, сегодня в первый раз перед вами живой Петрушка.

Вот ведь забавный парень! Пританцовывает на движущейся подводе, сам какие-то стихи придумал. И как охотно его слушают! Каждое слово вызывает смех. Впрочем, задорнее, громче всех он смеется сам. Я, конечно, держалась незаметно в сторонке, но, когда началось представление, близко к подводе номер девять и подойти было нельзя. Подводу окружили со всех сторон. Петрушка стал прямо-таки магнитом для зрителей. У него нашлись какие-то неожиданные интонации, смеялся он заливисто, а главное, заражал всех радостью игры, импровизированными движениями, похожими на кукольные. Заборы, балконы домов, раскрытые окна все больше заполнялись зрителями. А когда третье представление кончилось и подвода номер девять поехала на четвертый пункт, многие зрители, особенно мальчишки, бежали за ней, весело повторяя слова и движения живого Петрушки.

На четвертый пункт подвода номер девять прибыла уже целиком окруженная «своей» публикой, и некоторые хранители уличного порядка заволновались: площадь запрудили со всех сторон, был, что называется, сверханшлаг.

На следующий день я поинтересовалась именем и фамилией «живого Петрушки». Он улыбнулся мне, уже слегка важничая, и сказал:

— Могли бы и вчера спросить. Вот вы — Наташа Сац, я это еще вчера знал. А меня зовут Игорь, фамилия Ильинский. Сказал вам вчера, что не подведу, и, кажется, не подвел…

Потом посмотрел на Акима Тамирова, который ходил за ним, как нитка за иголкой.

— А вот тебя, Аким, я, кажется, подвел. Корове было не до смеха, она копытами все время закрывала розовые соски на своем животе и «му-у-у» мычала мучительно.

Я, конечно, бросилась особенно горячо благодарить Тамирова: а вдруг откажется?

К счастью, второй день работы «живого Петрушки» прошел еще более лихо. Игорь Ильинский, окрыленный поразительным контактом, который он умел создавать с многочисленными уличными зрителями, вносил в свою роль все новые и новые слова и жесты, увлекался и увлекал, стал таким носителем задорного юмора, что я, как «открывшая такого корифея», была на «седьмом небе». Теперь я его гордо величала «мой сверстник», таким образом как бы отпивая глоток от его успеха.

Но, увы, вскоре Ильинский сорвал горло, неделю мог говорить только шепотом и от дальнейших выступлений на подводе отказался. Он ушел, и меланхолическая «корова», как всегда, последовала за ним.

— Ну где же твой боевик? — подшучивали надо мной коллеги из театрально-музыкальной секции.

Исчез с моего горизонта.

Замена «сверстника» опытным профессионалом провалилась. Этого адуевского «Петрушку» уже никто не считал живым, подвода номер девять еще несколько дней собирала не больше десяти-пятнадцати равнодушных зрителей, и точка.