Дневник 1984-96 годов

После обеда пошел в базилику С.-Д. - могилы королей. Именно здесь, у гроба Людовика ХIII, Атос принял клятву Бражелона. На меня все это произвело невероятное впечатление: Людовик ХV, ХIV, Мария Медичи, Капетинги и т.д. Все вылизано и расставлено в соответствии с экскурсионной логикой. Я представляю, какой хай производят все эти родственники, когда гаснет подсветка и уходят экскурсоводы. Выясняют — из-за него рухнуло королевство и прервалась династия. Как удивительно разнообразны надгробия: Филипп Красивый — совсем (по сегодняшним меркам) не красивый. Длинный оказывается коротким и т.д. И все это во время революции потрошилось, выбрасывалось. Все, как и у нас. Говорили об этом с Б.Н. вечером. Все то же неразумное, между богатством и бедностью, мещанское сословие.

На обеде выяснились некоторые подробности: М.О.Чудакова, остановившаяся в Париже у Фриу, далеко не афиширует своих взглядов. Все здесь воспринимается совсем не так, как есть на самом деле: демократия лишь как только демократия. Не она разваливала страну, и не демократическая интеллигенция давала разрешение Б.Н.Е. на штурм Белого дома и на ввод войск в Чечню. Письма подписывались не против инакомыслящих писателей, ученых, артистов, а против "фашистов", против антисемитов и т.д. Что и кто конкретно стоит за этими словами-фетишами, западная интеллигенция не знает.

В метро Тарасов перевел заголовок газеты, которую читал юноша: "Партизанская война в Чечне развертывается".

Вечером шел дождь. Сена уже затопила набережную, идущую вдоль правого берега, по которой еще вчера ездили машины.

Звонил Татьяне. Она очень обрадовалась. Поеду к ней в следующую среду.

25 января, среда. Жуткое наводнение на Сене. Вчера и сегодня временами шел дождь, коричневая вода в реке поднялась, закрыла шоссе вдоль набережной на нижнем уровне. Вода подошла и уже мочит осветительные приборы, которыми вечерами подсвечивается мост.

Все-таки это единственный город в мире, где русский человек, воспитанный на переводной французской литературе, чувствует себя так свободно. Огромное количество знакомых и памятных реалий, привычные названия улиц, имена, вошедшие в плоть нашей культуры. И, естественно, прущее через край, прыскающее в глаза самодовольное богатство внешней культуры. На чем все это держится? Откуда такое обилие праздных людей на улицах? Откуда такое пренебрежение — при безработице — физическими формами труда: негры и алжирцы асфальтируют дороги, подметают улицы и вывозят мусор.

Утром, доплетясь до Ситэ со своей пл.Республики с толстой, по моде начала века мясистой теткой из металла в центре, я решил войти во Дворец правосудия. И все-таки власти, видимо, откуда-то ждут удара. Возле каждого государственного здания, на больших перекрестках, стоит их величество полицейский, чистенький, доброжелательный в опрятной форме и почти обязательно привлекательно-молодой. Во дворце на входе "для посетителей", всех обстоятельно, как в Кремле на прием, обыскивают, не чурались магнитными воротцами и осмотром сумочек, но потом можно почти свободно разгуливать почти по всей территории. Дом закона, который всегда старался стать не правилом, не исключением, а Законом, ибо, видимо, это и есть единственное прочное основание для труда и жизни. Какая свобода, какие роскошные холлы, вестибюли и приемные, сколько места и воздуха. Место поднимает власть. И как оно охраняется.

В 13.00 встретился с Б.Н. в Сорбонне. Я уже сходил в Люксембургский сад, чистый, ухоженный, скорее окультуренное пространство, нежели сад. Так же, как Тюильри, куда я поеду; все это заслуживает скорее любования, нежели любви, нужна сила, вольность, корень, рвущий камень. Этого ничего делать не положено. Германский порядок менее крут и значителен, чем местный.

Январь. Париж. Пройдя почти весь Сен-Жермен, добрались до книжного магазина "Глобус". Стоит трехтомник Алешкина, и лежит мой том "Избранного". Цена 120 франков — 12 кг отборных мемуаров. Б.Н. сказал, раньше магазинов было три, нынче, с падением интереса к русистике, торговля книгами сократилась.

Вечером долго и медленно разглядывал скульптуры по фасаду Лувра, которые мы все воспринимаем так же, как и печные трубы: это скульптуры деятелей государства, науки, искусства. Абеляр соседствует с Монтенем. Скульптур много, десятки, многих этих деятелей я не знаю или не могу прочесть их имена. Мазарини и Ришелье стоят через площадь напротив друг друга и пускают друг в друга ядовитые взгляды: счастливый и несчастливый любовник Анны Австрийской! Огромный, похожий, как его у нас представляет Вобан.

26 января, четверг. Совершили экскурсию на метро до ст. "Булонский лес", даже через лес, под дождем мимо Большого каскада озер — здесь был момент, когда какой-то вежливый господин взялся подвезти нас до этих озер на "мерседесе" и подвез, через весь лес с голыми взывающими ветками на "вид Эйфелевой башни" к высокому обрыву над Сеной, где расположен дворец Шайо. Сверху опять бесконечная поразительно точная и от этого чуть скучная линия через башню к "Военной школе".

Две вещи поражают — Эйфелевая башня в переплетении ее металлических конструкций и сам Дом инвалидов: двери, огромное количество пушек — обстреливают точно и сейчас, — мемориальные улицы, церкви со свешивающимися с потолка вражескими знаменами. В каждом "жесте" — разумное воспитательное начало. Родина-мать. У нашей Родины, по-моему, слишком мало сыновей.

27 января, пятница. Утром позвонил Павлу и уехал в Малье. Долгий разговор о потери цели в жизни. Он уехал лет 20–25 тому назад из Киева. "10 лет прорывался, стал кандидатом наук, а все 140 р.". Выперли, слежка и КГБ. Он живет недалеко от замка Во-Ле-Виконт. Определенно я иду по следам Дюма. Мельком из машины увидел купол, под которым спал Людовик ХIV (по Дюма). Мой визит оказался не таким уж спонтанно-бескорыстным, вернее, мое приглашение. Мы перед обедом съездили купили чугунную печку, которую Павел сторговал раньше.

Для меня все здесь безумно интересно. Дом, набитый старыми вещами и антиквариатом. С нашей точки зрения, поле жизни — музей.

История Павла: жена бросила, дочка ушла, дом, который он нанимал, становится не по средствам. Мечта вернуться на родину лопнула: он боится. Рассказывал, как пытался купить квартиру в Москве. Умереть чуть ли не проще. Какая удивительно грустная и безрезультатная жизнь. Рассказал все это Б.Н., он точно определил: самообслуживание.

Для "жизни без детей" — огромный пустой дом, полный постелей, на которых никто не спит, и игрушек: внизу педальный автомобиль, наверху электрическая железная дорога.

28 января, суббота. Наш номер стоит 230 долларов в день, если вдвоем, и 210 — если поодиночке. Окно в колодец, на дне которого какой-то зал или цех, а по бокам окна таких же отельчиков. Одна звезда. Туристский, но белье приличное, меняют ежедневно, и жить можно. Один стул, шкаф и две тумбочки, в которых наши продукты. Питаемся в основном длинными, дивного вкуса французскими батонами и дешевыми яйцами. Одна из особенностей жизни: топят только ночью, днем батареи даже не теплые, а просто не холодные.

Утром были в Толстовском обществе. Читали по-французски два доклада. Один о христианстве у Толстого — дочь или внучка философа Лосского; другой — Жорж Нива невысокий литературовед (автор книги о Солженицыне) — о воображении (отсутствии) в романе "Воскресенье". Я хорошо сосредоточился и написал пару страничек в "Гувернера". Забегая вперед, скажу, что утром во время пробежки впервые прочувствовал и понял, что "Гувернера" я напишу. Вдруг увиделась жена второго героя, которая приехала и живет в одном номере (они муж и жена по фиктивным паспортам) с героем основным. Главное, есть ощущение, и с остальным справлюсь. Обидно, что герои не сразу выстроились и возникли под пером, и значит, предстоит внести уточнения, произвести серьезную редактуру.