Гюнтер Грасс

Ставшая вскоре заметной пропасть между западным и восточным уровнями жизни, от которой совсем непросто было в одночасье избавиться, как казалось многим, даже усугублялась. И «братья с Востока», которым так сочувствовали граждане Западной Германии, превращались в обузу — надо было «отстегивать» деньги на «солидарность».

В дневнике Грасс цитировал отрывок из письма Оскару Лафонтену, который, будучи известным деятелем СДПГ, во время выборов в бундестаг 1990 года выдвинул свою кандидатуру, а в последующие годы стал председателем партии: «Сжальтесь над людьми из ГДР; меня возмущает именно безжалостность этой политики — а она напориста и жестка как раз потому, что безжалостна. Ведь Вы думаете только о том, как построить экономику вокруг немецкой марки». И добавляет: «Хочу написать об уроках германского объединения».

Попутно Грасс замечал, что рисует, «как одержимый», — углем, карандашом. Рисует умирающий лес. Но главные мысли сосредоточены на упомянутых «уроках». Несколько раз он подчеркивал свое меняющееся, охладевающее отношение к социал-демократической партии. И тут же: «О Брандте не хочется думать». Если сравнить эту запись от июля 1990 года со всем тем, что он писал и говорил о Брандте раньше, результат оказывается печальным, свидетельствуя о глубоком разочаровании Грасса, к которому привели, конечно же, сам процесс объединения и позиция СДПГ и лично Брандта.

Похоже, писал Грасс, объединение, «говоря нынешним языком, “схлопнулось”». Главное, что миллиардные кредиты должны теперь пойти на поддержку разорившегося сельского хозяйства и обнищавших городов. «Да здравствует рыночная экономика!» — иронизировал он. Но ведь только что он говорил о «безжалостности» и «жесткости» курса, избранного в отношении ГДР.

Что же делать, если в условиях «реального социализма» ни сельское хозяйство, ни промышленность не могли добиться реальных успехов? «Обнищавшие города» образовались не за один год, когда обе части Германии готовились к объединению. Конечно, в социалистическом лагере «наша» ГДР справлялась с экономикой лучше, чем, к примеру, Румыния. Она слыла образцово-показательной страной Восточного блока. Но ведь это было очень условно — конкуренции с Западом-то она всё равно не выдерживала.

К тому же благодаря некоторым «хитрым» механизмам она в определенной мере участвовала в рыночном обороте ФРГ. Благодаря этому национальному, межгерманскому «общему рынку», пусть и очень редуцированному и ограниченному, она жила лучше большинства, если не всех, стран Варшавского пакта. Но для Грасса, искренне переживающего происходящее, всё это со знаком минус. «Политика пишет сюжеты», опережая «Крик жерлянки», пока еще существующий лишь в замысле, писал он. Но этот заунывный, настораживающий крик, способный накликать беду, слышался ему всё время, пока он ездил «из Германии в Германию».

Он обдумывал в это время и другие аспекты «политических сюжетов». В частности, хотел «рассмотреть социальное обнищание как отправную точку для различных видов ненависти. Захват власти нацистами и связанное с этим безумие на расовой почве были бы невозможны без шестимиллионной безработицы».

В оценке всего, связанного с фашизмом, Грасс всегда давал сто очков вперед любому аналитику. И это его суждение безукоризненно точно. Он предвидел и другое: что страны, как тогда говорили, «третьего мира» будут становиться всё беднее и потому «всё сильнее ненавидеть» — сначала другие племена или религиозные группы. Потом — следует так понимать Грасса — их ненависть выплеснется дальше. И тут же он проводил параллель с событиями, сопровождающими немецкое объединение: «Несмотря на внешне благоприятные условия, первоначальные надежды на волшебную немецкую марку грозят всё же перерасти у населения ГДР в разочарование. Резкий подъем безработицы, высокомерие и назидательный командный тон западных немцев, реальная перспектива вновь оказаться среди проигравших, одураченных, стать вечными неудачниками — всё это может породить ненависть, которую станет подпитывать самоуничижение».

Как тут поспоришь с автором? Единственное, что утешает, — это написано в 1990 году. С тех пор Федеративная Республика Германия, несмотря на дисбаланс между обеими ее частями, остается самой мощной экономикой Европы. Мы наблюдаем это, следя за событиями в еврозоне. Кто прежде всего спасает страны, оказывающиеся в период кризиса на грани дефолта? Германия.

Совершая поездку в Берлин «без пограничного контроля», обычно проводившегося «брюзгливыми солдафонами» пограничной полиции ГДР, Грасс, как и всё время, пока он писал свой дневник, думал о предстоящем объединении. Он разочарован своей партией. «Лишь с трудом сохраняю свое членство в СДПГ». У Оскара Лафонтена, считал он, нет никакой содержательной программы. «О Брандте не хочется думать». Он критиковал бессменного редактора и издателя «Шпигеля» Рудольфа Аугштайна, одного из важнейших деятелей на западногерманской политической и медийной сцене с очень давних времен. Аугштайн в статье, которую как раз читал 2 июля 1990 года Грасс, обрушивался на его, Грасса, «противоположную точку зрения» по вопросам германского единства, за что удостоился характеристики «профессионального циника». Думал Грасс и о том, что Берлин снова станет столицей. Вот только чего: «Укрупненной ФРГ? Германского союза? Или, как хотелось бы мне, Союза немецких земель?»

Он составляет план «Крика жерлянки»: может получиться «компактная горько-комическая повесть…». И снова к объединению: даже погода недовольна. «В этом удушливом зное происходит объединение Германии, похожее на процедуру банкротства». Сообщает, что хочет начать в Берлине работу над текстом под названием «Куплено по дешевке — ГДР». И излагает основные тезисы: «Итог всего лишь одного месяца банкротства: финансовый дефицит, пустая казна, безработица. Нарушение Конституции: выборы 14 октября. Положение о выборах. Немцы второго сорта: следствием будут ненависть, зависть, комплекс неполноценности. Перелицованная идеология: рыночная идеология. Неприлично и непристойно — никаких идей, только скупка по дешевке».

Грасс убежден, что «уже сейчас демократии нанесен ущерб: нарушение конституции, решения в обход парламента, охота на творческую интеллигенцию при попустительстве сотрудников Штази. Единогласная пресса… Пренебрежение оппозицией. Ментальность блицкрига. Складывается впечатление, будто Германия и Япония выиграли войну. Культура в забвении».

Глубоко понятны озабоченность и тревога Грасса. Но если внимательнее взглянуть на его претензии, то не совсем понятно, кому они адресованы. Разве «охота на интеллигенцию», особенно осмеливавшуюся проявить инакомыслие, не была всегдашней характерной особенностью культурной жизни в ГДР? Тем более «попустительство Штази», ведь слежка, попытки застращать, вызвать страх прежде всего у этой самой интеллигенции, в том числе у писателей, — всё это было пугающим фоном культурной и литературной жизни в ГДР.

Какие-то книги не издавались вовсе — почему Уве Йонсон оказался соседом Грасса в Западном Берлине? Да потому что его не хотели издавать в ГДР. И происходило это отнюдь не накануне объединения, а намного раньше. Кто-то из писателей Восточной Германии в первые послевоенные годы питал надежды, что именно ГДР станет оплотом антифашизма, мира и справедливости. Но чем дальше, тем больше росло отчуждение между ними и государством с его вездесущей Штази, и это тоже началось не в 1990 году. А «пренебрежение оппозицией»? Когда это в ГДР терпели хоть какую-нибудь, даже слабую оппозицию? Да никогда! И Грасс это отлично знал. Он же навещал некоторых коллег в ГДР, где они, как бы создавая «мини-группу 47», читали друг другу фрагменты своих произведений. Он же был уверен, что их прослушивали, что за ними следили (не говоря уже о том, что они должны были убраться до наступления ночи).

Кардинальные изменения в общественном и государственном организме едва ли проходят где-нибудь гладко и беспроблемно. Впрочем, трудно назвать в современном мире последних десятилетий что-либо, подобное воссоединению Германии. Особенно учитывая контекст, в котором произошло разъединение, и тот факт, что за 40 лет раздельного существования там сложились две абсолютно полярные политические системы. Плюс десятилетия существования двух военных блоков, которое делало оба германских государства эпицентром холодной войны.