Страницы из моей жизни

Выходя на сцену, Шаляпин как бы уводил зрителей из реальной жизни, и, лишь когда занавес опускался, они возвращались из воображаемого, призрачного мира, вырывались из власти волшебных чар его искусства: лишь тогда исчезала трагическая фигура несчастного царя Бориса или подавленного заботами и угрызениями совести Ивана Грозного. Сменяющие одно другое движения, жесты, позы Шаляпина логически продолжали друг друга: все они были необходимы, так как обусловливались в конечном счете внутренней жизнью героя: Шаляпин-актер своей игрой выражал то же, что другим способом – музыкой и словами – доносил до зрителей Шаляпин-певец».

73

«Мне вспоминается всероссийская выставка в Н. Новгороде, городской театр, представление «Фауста», – писал Н. Вильде в «Новом времени» (1915, 2 окт.). – На этом представлении, в общем-то очень среднего качества, обращал на себя внимание исполнитель роли Мефистофеля. Видимо, это был еще совсем молодой певец, с некоторой неловкостью в движениях, с не отлившимся еще в полное мастерство звуком чудесного голоса. Он головой выше всех ростом – этот молодой певец, но и не только ростом. Среди

более опытных, чем он, артистов, этот не вполне законченный оперный Мефистофель имеет что-то свое, а не общепринятое. Есть у него свой сарказм, и какая-то дьявольская жуть, и этот цинизм «духа миазмов», что означает имя Мефистофеля или Мефистофилиса. Все идет обычным средним ходом, а этот молодой и не вполне уклюжий исполнитель Мефистофеля нарушает именно эту середину.

– А он с задатками, – говорят в публике. – Да, как его фамилия? – Шаляпин.

Впервые слышу я тогда эту фамилию и слышу этого еще только подающего надежды певца. Он их оправдывает чрезвычайно быстро». «Вскоре я вижу его в Москве в опере С.И. Мамонтова, – продолжает Н. Вильде. – Идет «Русалка». Мы вдвоем в ложе – известный в то время профессор пения С.М. Бижеич и я.

Занавес поднят. Вот он, Мельник, начинает свое наставление дочери. «Ох то-то, все вы, девки молодые».

Разговор! Что-то удивительное в опере: разговор, который льется так легко, естественно, что как будто не замечаешь ни темпа, ни ритма, ни самой музыки, а все тут, и все так точно, музыкально, все как бы вошло в плоть и кровь этого костюмированного мельника-певца. И пушкинский стих с музыкой Даргомыжского, соединяясь в этой удивительной музыкальной речи, дает такое удивительное целое, такую яркую правду, претворенную в художественный образ житейской действительности.

«Русалка» – фантастическая опера. Но вот в этой фантастической опере деревня, русская деревня, вся перед нами: она в речи, и в лице, и в походке, и в руках, и в спине этого оперного и неоперного мельника. Вот он – мужик с головы до ног, степенный, очень себе на уме, скопи– домный, и корыстный, и любящий дочь, и смотрящий в то же время на нее как на приманку для доходов. Все тут, в этой чудесной музыкальной речи, в этой дикции певца, где каждое слово текста не только ясно и чисто в своем народно-русском произношении, но где каждый музыкальный звук, каждый изгиб мелодического рисунка окрашен соответствующим выражением слова. Как он ведет трио, как вслушивается, всматривается в речь и лица дочери и князя. Есть в нем тут и раб угодливый, и мужик алчный, и отец, которому больно и совестно.

– Знаете что? – говорит мне старик Бижеич, когда кончается первое действие, когда совесть уже проснулась в алчном, плутоватом рабе-мельнике, когда жизнь его перешла в трагедию. – Знаете что? Это удивительно! – и я вижу, какое наслаждение испытывает этот старый хороший оперный артист, столько перевидавший и переслышавший на своем веку. Это – наслаждение впервые проявляющимся талантом…

Тогда мы радовались появлению этой силы, еще только развертывающейся во всю мощь и ширь на наших глазах».

74

Сын С.И. Мамонтова, Всеволод Мамонтов, вспоминает: «Интересный костюм и оригинальный грим Мефистофеля в опере «Фауст» Гуно создал (для Шаляпина. – Ред.) Поленов. … Тот, кто имел особое счастье слышать и видеть Шаляпина Мефистофелем в этом сезоне частной оперы, никогда, я уверен, не забудет созданного им жуткого Мефистофеля – блондина, которым начал завоевывать себе свое всемирно известное имя наш несравненный русский певец» (Мамонтов В.С., с. 21).Мамонтов

приводит высказывания о Шаляпине – Мефистофеле известного скандинавского художника Андерса Цорна, посетившего Москву осенью 1896 г. и приглашенного С.И. Мамонтовым на «Фауста». «Я сидел в ложе с Цорном – отец по своему обыкновению хлопотал на сцене, – пишет Мамонтов, – и отлично помню, какое потрясающее впечатление произвел на Цорна Шаляпин своим Мефистофелем. … «Такого артиста и в Европе нет! Это что-то невиданное! Подобного Мефистофеля мне не приходилось видеть!» – неоднократно повторял мне восхищенный Цорн» (Там же, с. 31).

75

Спустя много лет Шаляпин вспоминал: «Трудная это была задача для меня в то время, для актера, то есть пластического изображения типа, да еще такого, как Иван Грозный, всего прочитанного в книгах было недостаточно, и вот где я воскликнул великое спасибо Илье Ефимовичу Репину. Я увидел его Грозного с сыном в Третьяковской галерее. Совершенно подавленный я ушел из галереи. Какая силища, какая мощь! Хотя эпизод убийства не входил в играемую мною роль, однако душа Грозного (несмотря на все зверства, им творимые), как мне именно и хотелось, представлена была душой человеческой, т. е. под толщею деспотизма и зверства, там где-то, далеко-далеко в глубине, я увидел теплющуюся искру любви и доброты. Вскоре я лично познакомился с этим огромным художником и с радостью убедился, что Репин и не мог написать никакого владыку-тирана – иначе, как с человеческой душой, потому что сам он, этот дорогой нам всем маэстро, человек огромной души и сердца, полного любви к людям. Считаю себя счастливцем жить вместе в одно время с дорогим Ильей Ефимовичем и принадлежать к его эпохе» («Нива», 1914, № 29, с. 574).Партия

царя Ивана навсегда осталась любимой партией Шаляпина. Через много лет он говорил: «Иван Грозный! Сколько в этом имени для сердца русского слилось! Я люблю и обожаю эту партию» («Петербургск. газ.», 1913, 16 дек.).

76

«Псковитянка», первая опера Н.А. Римского-Корсакова, была написана композитором в 1870-1872 гг. Первое

представление ее состоялось 1 января 1873 г. в Петербурге, на сцене Мариинского театра, с О.А. Петровым в роли Грозного. «Исполнение было хорошее, – писал Н.А. Римский-Корсаков, – артисты сделали, что могли. Орлов прекрасно пел в сцене веча, эффектно запевал песню вольницы. Петров, Леонова и Платонова были хороши… В этот сезон «Псковитянку» дали 10 раз при полных сборах и хорошем успехе» (Римский-Корсаков Н.А., с. 77).

77

«Фаворитка» – популярная в XIX в. опера итальянского композитора Г. Доницетти; была в репертуаре итальянской оперы, гастролировавшей в это время в Михайловском театре в Петербурге (ныне Малый театр оперы и балета в С.-Петербурге).

78

Из неопубликованных писем К.С. Винтер к С.И. Мамонтову видно, что Шаляпин, живший летом на даче у Т.С. Любатович, изучал вместе с С.В. Рахманиновым партии Фальстафа в опере «Виндзорские проказницы» Николаи и Галеофы в опере Ц.А. Кюи «Анджело».Из

этих же писем явствует, что решительный толчок к постановке «Бориса Годунова» М.П. Мусоргского на сцене русской частной оперы дали Шаляпин и Рахманинов, по своей инициативе начавшие работу над этим произведением. В письме Винтер от 13 июня 1898 г. говорится: «Шаляпин последнего акта «Виндзорских проказниц» не может учить, потому что нет слов, а из либретто не подходят. Я ему сказала, чтобы он учил пока Анджело. … Таня (Т.С. Любатович. – Ред.) мне говорила, что она уже писала вам о «Борисе Годунове», что он очень хорош в исполнении Шаляпина. Один раз только разбирали, а впечатление громадное. Не вздумаете ли поставить, пока у нас служит Шаляпин? Тогда надо было бы выучить на свободе».