О том, что видел: Воспоминания. Письма

3. Определить точно время занятий и отдыха.

4. Посвятить ежедневно не меньше 2-х часов на помощь семье, которая вся работает, кроме тебя.

И, пожалуйста, определи раз навсегда, друг я тебе или враг. Ты отдалился от меня и от Лиды, и от Бобы [10] — право, напрасно. Не сомневаюсь, что в глубине души ты и сам жалеешь об этом.

11 июля 1921 г. [11] Холомки

Я согласен с многим из того, что ты мне пишешь, но с гораздо большим не согласен. Ты совершенно прав, говоря, что у меня нет ни любви к работе, ни выдержки. Работать я люблю лишь [тогда], когда я особенно заинтересован в ней (напр. «Каракакула» [12]), а работать так вообще — не выношу. И, право, я и без всякой твоей в этом отношении помощи изо всех сил стараюсь с этим бороться. И эта, столь безвинно презираемая тобой тригонометрия, которой я занимаюсь (и совершенно честно) 1 ½ часа в день, — есть попытка моя систематически заниматься каким-нибудь нужным, но противным делом.

Насчет английского языка ты тоже не прав. За последний год я занимаюсь английским языком охотно и много. Здесь, в Холомках, я прочел (это за последние 3–4 дня) много из английского романа Woman in Firelight [13], который я взял у Доди [14].

Что же касается твоих чтений нам английских стихов — то, вообще говоря, я их тоже очень люблю, но не нравится мне, что ты сначала читаешь их по-дружески, будто это совместное наше удовольствие (как и есть на самом деле), где каждый волен слушать и читать, сколько может, хочет или считает нужным, а потом уйти, — а я, между тем, отлично знаю, что, уйди я раньше дозволенного тобой времени, вырази я на лице меньше энтузиазма, чем тебе хотелось бы, — и весь твой дружеский вид пропадет, и ты начнешь читать мне нотацию. Когда кажется человеку, что ему запрещено чесать нос, — он употребляет все усилия, чтоб почесать его. Так и я. Когда ты предложил мне дружески идти вчера на сход — я с удовольствием пошел. Но когда оказалось, что меня тянут на сход силком, — я стал упираться. А не захотелось мне идти еще и потому, что мы и не на сход идем вовсе, а придется нам часа два просидеть у дяди Васи. Для меня же находиться в чужой среде, среди незнакомых людей — пытка. И вот когда я заметил, что на эту пытку меня тянут силком, да еще под видом совместного удовольствия, — я, конечно, решил употребить все усилия, чтобы избежать этой противной обязанности.

Если мы гуляем с тобой по-дружески, когда каждый может уйти в любую минуту, — я стараюсь доставить тебе удовольствия как можно больше. Если же ты гонишь меня гулять с тобой — я, естественно, становлюсь врагом тебе, и в то время как ты заинтересован заставить меня гулять с тобой как можно больше — я заинтересован гулять как можно меньше.

Я всегда по-дружески отношусь к тебе, а ты сам ставишь меня в положение врага своим начальническим ко мне отношением.

Теперь о твоих требованиях ко мне после Петрова дня.

1) Английским языком я вполне серьезно занимаюсь и теперь.

2) Программу чтения намечать считаю лишним, т. к. и так знаю, что мне надо прочесть, и читаю по мере возможности все из необходимого интеллигентному человеку, что я еще не читал.

3) Для тригонометрии время занятий у меня определено точно (1½ часа по утрам). К сожалению, мне не всегда удается соблюдать его по независимым обстоятельствам. (Кстати о тригонометрии. За 3 недели моего здесь пребывания я прошел почти весь годовой курс прямолинейной тригонометрии, что и можешь ты проверить каждую минуту.) Остальные мои занятия не регулярного характера, и время определено для них быть не может.

4) Буду больше сидеть с Мурочкой.

Извини безграмотность мою. Лучше не умею.

6 августа 1921 г. [15] Холомки

Дорогой Колька!

Не сердись на меня за сегодняшнее. Просто у меня нервы черт знает как измотались [16]. Я тогда же увидел, что был не прав, и хотел перед тобой извиниться, но смалодушничал.

Твой К. Ч.

Вторая половина февраля 1923 г. [17] Петроград

Милый папа.

Посылаю тебе вторую главу «Евангелины» [18] — она у меня, кажется, самая чистая. С книгами для Ары [19] дело обстоит так: Кини [20] в Москве и сдать ему невозможно. 250 мил. Давыдов [21] уже истратил. Я ему дал еще 250 из всемирнских денег [22], но советовал не тратить, пока он не сдаст Кини первой партии книг.

«Евангелину» переписывал не я — поэтому уйма опечаток.

Нельзя ли в Москве пристроить мою книжку [23]? Над «Евангелиной» работаю все время — как встал после болезни. Дня через четыре кончу 5 гл. — и в первой части не будет уже ни одного непереведенного места. Тогда останутся только 2 неоконченные главы II ч. да всяческая чистка.

К сожалению, в посылаемой 2 главе не всегда верный (по Зоргенфрею [24]) гекзаметр. Кой-где я исправил, но в некоторых местах не успел. Иногда прекрасная строчка от исправления превращается в посредственную, среднюю — и мне жалко.

Меня заедает Университет [25] — учу психологию.

Всего хорошего

Коля.

Деньги дома на исходе.

Вторая половина февраля 1923 г. [26] Петроград Дир Фазерналиус [27].

Был я у Кини, выдержал длинный разговор на британском наречьи с его пламеннокудрой альбионкой [28], в результате чего выяснилось:

1) Профессор Golder [29] в Москве.

2) Адрес его ты можешь достать в Московской Аре.

3) Кини очень доволен книгами, доставленными ему Давыдовым.

Давыдов истратил на эти книги те 250 миллионов, которые ты ему дал, а те 250, что я дал, почему-то солит.

Вчера я кончил еще одну главу «Евангелины», сегодня чищу. Работы еще очень много впереди, а надо приниматься за университетские дела. Поэтому гоню «Евангелину» вовсю. Кончу к началу апреля.

Посылаю тебе два стихотворения [30]. Прочти и оцени. Одно из них новое. Если тебе понравятся они, и представится случай — покажи их Мандельштаму [31], а то и дай куда-нибудь напечатать. Только дуракам не показывай, пожалуйста.

Будь добр, купи мне Мандельштамову «Tristia» [32] и Асеевскую «Избрань» [33].

Приезжай скорее.

Коля.

Как с «Евангелиной»?

Здесь Маршак волнуется — как с Киплингом [34]? Он уже свою долю перевел.