Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

Художник подумал: «Сука».

Госпожа д’Антрэг, урожденная девица де Бриньоль, по отцу, да и по мужу принадлежала к старинным дворянским родам, оставившим немало павших на полях сражений, которые за последние пятьсот лет своей истории вела Франция. Поэтому у де Бриньолей и д’Антрэгов ношение траура было скорбным уделом и гордой привилегией матерей и жен. Однако времена меняются и вместе с ними люди. Отдав франции мужа и сына, госпожа д’Антрэг не смогла сохранить традиционное величавое спокойствие: для нее оно всегда оставалось лишь личиной, прикрывавшей смятение, поиски и надежды.

Жена капитана Ксавье д’Ангрэга с начала мировой войны записалась в общественную организацию помощи раненым. Так поступали все жены офицеров, да и многие другие женщины и девушки Франции. В этом не было ничего особенного. Госпожа д’Антрэг добилась разрешения посещать передовые позиции. Но и в этом также не было ничего исключительного — она была католичкой и патриоткой. Как все. Но молодая женщина отличалась от других дам спокойной серьезностью: она любила жизнь и жадно смотрела вокруг, стараясь заметить и понять окружавшее. Это и привело к первой катастрофе в ее жизни — потере внутреннего равновесия. Ведь по жизни спокойнее всего идут равнодушные, у которых нет сомнений. Но появилось первое — тогда берегись: это начало длинной нити, нагнешься, поднимешь конец, ну теперь и наматывай всю жизнь клубок, покуда нить не доведет тебя…

Куда?..

К истине!

«А что такое истина? — думала госпожа д’Антрэг. — Вспомни, кому этот вопрос задавали искусители и кто не мог дать на него ответа»…

Работа требовала частых и быстрых переездов из глубокого тыла в большие прифронтовые штабы, а оттуда в окопы на передовую. Потом опаленная огнем взрывов, посыпанная землей, политая солдатской кровью и почерневшая от дыма молодая женщина начинала обратный путь. Мылась и завивала себе волосы, в прифронтовых штабных городках слушала назойливые намеки блестящих офицеров и, наконец, в далеком тылу сдавала стонущее человеческое рванье, чтобы увидеть немое страдание народа и торжествующий угар обогащения предпринимателей, поставщиков и спекулянтов.

Эти удивительно резкие контрасты будили сознание. «Как ужасно!» — повторяла себе госпожа д’Антрэг в первый год войны. «Как непонятно!» — во второй. «Как отвратительно! Война — это великая ложь!» — в третий. На четвертом году госпожа д’Антрэг стала сильно уставать, ее теперь уже нельзя было назвать молодой женщиной. «В окопах солдат поднимают в атаку именем родины, а ведь это обман, — печально рассуждала она, дежуря по ночам на свалке израненных тел. — Штабы с их грызней и карьеристской суетой — это фабрика бесстыдной лжи. А тыл? О, это мерзкое вранье в газетах… Растление совести и разума… Война — не что иное, как гигантская машина: с одной стороны в нее втискивают трупы, а с другой — получают за них денежки. Отвратительно и непостижимо. Все должны видеть это, но многие слепы и не замечают, и все молчат. Все».

Нет, не все.

Госпожа д'Антрэг получила командировку в Швейцарию, где лечилось немало французских раненых. Там она познакомилась с французским писателем Романом Ролланом. Его страстный призыв к людям стать над свалкой потряс сестру милосердия: вот голос, которого она ждала! Голос, покрывавший стоны, заведомо ложные клятвы и довольное хрюканье, все гадкие звуки войны, голос совести, человечности и мира.

«Я над свалкой! Я за мир! — радостно повторяла себе госпожа д’Антрэг по пути на фронт. — Какая радость!» А потом дорога среди обгорелого леса, глухие раскаты выстрелов и бредущие навстречу раненые… Первые убитые… Установленная на грузовой машине механическая пила режет доски на планки, из них старые солдаты проворно сбивают кресты… Их горы… Горы… Походные кухни раздают варево грязной безликой массе. В палатке, сидя на ящике, полковник с адъютантом проверяют вновь полученную пачку орденов… Их кучи… Кучи. Потом еще час пути, и вот он… Кошмар! Бессмысленная бойня! И госпожа д’Антрэг вдруг содрогнулась: каким жалким показался ей отсюда голосок, доносившийся из ленивой мирной Швейцарии.

Я над свалкой? И только?!

Бросить весь этот ужас, уехать купаться на Лазурный берег и повторять себе: «Я над свалкой?» А остальные? Те, кто не может увильнуть? Кто должен идти на смерть?

— Я против свалки! — вдруг ясно и твердо сказала себе фронтовая сестра.

Потом втянула голову в плечи, сжала зубы и поползла по ходам сообщения, ведущим на передовую. В конце войны был убит полковник д’Антрэг.

Вместе с казенным извещением о смерти героя вдова получила записку от знакомого штабного офицера с указанием места, где можно попытаться найти его могилу. Найдена воинская часть. Выяснены обстоятельства: героя застрелили в спину свои же солдаты, когда он пытался остановить бегущих.

— Господин полковник, — рассказывал толстый крестьянин в голубой шинели, уплетая бисквиты, преподнесенные ему вдовой, и сверля ее исподлобья злыми глазками, — господин полковник изволил крикнуть: «Стойте, сволочи!» — и схватить кого-то за воротник. Тут хлопнул выстрел, и господин полковник изволил повалиться в грязь и был затоптан. Тело его так и не нашли.

Смерть мужа не разрешила сомнений, она их только сделала более горькими. Щадя детей, любивших благоговейно рассматривать извещение о гибели отца-героя, дама в черном, с первой сединой в волосах рассказывала о нависших французских штыках и бравом полковнике, который бежал впереди с саблей в руке. «Вперед, дети мои!» — крикнул он и упал на полковое знамя, пораженный в грудь немецкой пулей. Так супруга офицера и дворянина включилась в этот страшный концерт всеобщей лжи, она проклинала себя, но иначе поступить не могла: длинная вереница славных предков глядела на нее в упор, сотни нитей тянулись из настоящего в прошлое, и порвать их она была не в силах. Одинокая вдова ходила в церковь и не верила в Бога. Она знала: жизнь — это ложь, из которой нет выхода.

Но остались дети. Предохранительные меры на будущее своевременно приняты: сын обучен ремеслу музыканта. Дочь она выдала замуж за немолодого и известного учено-го-психиатра. С военной средой у них все кончено.

«Они узнают больше меня. Когда-нибудь я пойду за ними», — утешала себя седая дама с живыми черными глазами.

Когда Лионель стал офицером и был убит, госпожа д’Антрэг восприняла это как прямое следствие собственного неразумия — она не смогла указать сыну правильный путь. Пятьсот лет де Бриньоли и д’Антрэги служили Франции — это правильно. Лионель хотел пойти по стопам славных предков: не все ли равно чем служить Франции — шпагой, смычком или пером? Лишь бы служить! Но что такое Франция? Как ей служить? На эти вопросы она не могла найти ответа и обратилась к дочери и ее ученому мужу.

— Траур отношен положенное время, — начала госпожа д’Антрэг дрожащим голосом, комкая в руках казенные извещения о смерти героев, — панихиды отслужены, слезы выплаканы. А дальше что?

Она посмотрела на дочь и зятя глазами, в которых те прочли отчаянную мольбу о помощи.

— Ждать, чтобы время притупило боль потери и жизнь пошла бы своим чередом, как если бы мальчика вообще не было бы на свете!

Андриенна и маститый ученый под этим страшным взглядом сжались, сестра погибшего обернулась к мужу.

— Нет, — сказала она спокойно и серьезно, — надо что-то делать…

— Нет и нет! — страстно крикнула седая дама. — Этого не должно быть! Я — жена и мать! Я не хочу спокойно стоять над свалкой, в которой один за другим гибнут дорогие мне люди! А миллионы других? Они не могут быть чужими для женщины, которая сама выдержала такие удары. За моих и за чужих погибших, за всех матерей и жен я кричу — нет! Мы против свалки! Против! Против!

Тогда заговорил ученый: он был чувствственным человеком и не мог вынести вида страдающей матери, он был разумным человеком, и его беспокоил вопрошающий взгляд жены, наконец, он был очень занят, а работать и творить можно только в состоянии душевного покоя. К тому же, в конце концов, обе женщины ждали от него откровения, чего-то вроде проповеди о смысле жизни, и ученый это понял. Отступать было неловко, и он рассказал о значении колоний для Франции, о патриотическом долге гражданина, о неизбежности жертв. В последнее время он увлекся проблемой приложения математики и статистики к медицине. И свою речь он в основном посвятил теме математической вероятности жизненных катастроф и выяснению разницы между вероятным (бесконечным малым числом) и предполагаемым (средним числом) с определением значения этих теоретических кривых и тенденций их развития. Несколько отвлеченная лекции была иллюстрирована богатейшим клиническим материалом.