Горький

В статье А. Луначарского, так и озаглавленной — «Тьма», Андреев был назван «гробокопателем» и «мещанином». «В „Тьме“ трепещет злая сатира на революционера», — заявил Луначарский.

В. Воровский в статье «В ночь после битвы» живописал картину разгрома русской революции и победы реакции: «На поле битвы остаются только трупы и раненые, — и вот среди них начинают появляться темные фигуры мародеров, шарящие по карманам, снимающие кольца с рук, образки с груди».

«Мародерами» представлялись критику Федор Сологуб, автор романа «Навьи чары», напечатанного в той же злополучной книжке «Шиповника», и Леонид Андреев с его «Тьмой».

Однако не только революционеры осудили рассказ. В предательстве революции Андреева упрекнул Мережковский. В статье с выразительным названием «В обезьяньих лапах», что означало «в объятиях реакции», он писал: «Если бы Андреев был последователен и правдив до конца, он отрекся бы от революции и предался бы реакции».

В парижском журнале Зинаида Гиппиус на весь мир объявила об «упадке» Леонида Андреева, талант которого она посчитала «грубым», «прямолинейным» и «несознательным».

Позиция альманахов «Шиповника», оказавшихся между «реалистами» и «декадентами», была очень шаткой. Журнал «Весы» посвятил им уничтожающую статью Эллиса (Л. Кобылинского) «Наши эпигоны», в которой Андреев вместе с Куприным и Зайцевым попал в разряд «самых безвкусных и беспомощных по методу эпигонов».

В том же журнале выступил Андрей Белый, расценив уход «эпигонов» из стана «реалистов» как предательство. Он писал: «…жадные шакалы и гиены, терзающие трупы павших воинов… Воистину — обозная сволочь эти эпигоны символизма, не родившиеся в недрах движения, а присоединившиеся извне в тот момент, когда терять им решительно нечего».

Выражение «обозная сволочь», как символ литературной беспринципности, прочно вошло в литературный обиход и прозвучало, в частности, в статье М. Горького «О современности» (1912).

Впрочем, были и другие отзывы о «Тьме». В целом положительно оценили рассказ Н. Минский, Г. Полонский, В. Львов.

И все же преобладающий тон в критике был такой: «Тьма» если и не откровенная клевета на революцию, то, во всяком случае, неудачный рассказ. «Он как будто написан с умышленным намерением демонстрировать читателям наиболее слабые стороны художника», — писал журнал «Современный мир».

Но, пожалуй, самым страшным ударом для Андреева оказался отрицательный отзыв Горького. «Я чуть не заревел, прочитав эту мазницу дегтя…» — пишет Горький Андрееву по поводу «Тьмы». А в письме к Пятницкому выражается еще жестче: «„Тьма“ — отвратительная и грязная вещь… Очень талантлив Леонид вообще — не в данных рассказах — очень велик он, как нарыв во всю спину, но он нам — чужой…»

Когда вышел в свет марксистский сборник «Литературный распад» со статьей Луначарского, где были прямые оскорбления в адрес Андреева, тот не на шутку обиделся. Его, писателя, известного своей антимещанской репутацией, впервые назвали мещанином! «Мне грустно не за себя, — пишет он Горькому. — Мне грустно за дело, которому служат так, как Луначарский — по-лакейски».

Впрочем, как будто и Андреев сам считал этот рассказ неудачей. «„Тьма“ — вещь жестоко неудачная, конфузная», — писал он Горькому в феврале 1908 года. Но при этом поражает острота болезненного восприятия автором критики в адрес «Тьмы». «„Тьма“ никому не угодила, я это знаю, — жаловался он одному современнику. — Но многие ли доросли до этих тем? Давно уже не вижу я понимающего взгляда».

В 1913 году при подготовке собрания сочинений в издательстве А. Ф. Маркса на вопрос, какое из своих произведений он считает главным, Андреев неожиданно ответил: «Тьма».

Остается предположить, что ему нравился не сам рассказ, как он был написан, но его замысел. Андреев, этот вечный мученик грандиозных замыслов, вновь столкнулся с непониманием того, что он в действительности хотел выразить.

В основу рассказа лег реальный случай, произошедший с видным членом партии эсеров П. Рутенбергом (партийная кличка Мартын). После организованного им убийства попа-предателя Гапона он скрывался у Горького на Капри (до этого на квартире Горького в Петрограде, после расстрела демонстрации 9 января 1905 года, скрывался остриженный и перекрашенный Гапон) под видом брата М. Ф. Андреевой. Здесь с эсером и познакомился летом 1907 года Леонид Андреев.

Горький писал: «В действительности эпизод был очень прост: девица „дома терпимости“, чутьем угадав в своем „госте“ затравленного сыщиками, насильно загнанного к ней революционера, отнеслась к нему с нежной заботливостью матери и тактом женщины, которой вполне доступно чувство уважения к герою. А герой, человек душевно неуклюжий, книжный, ответил на движение сердца женщины проповедью морали, напомнив ей о том, что она хотела забыть в этот час. Оскорбленная этим, она ударила его по щеке…»

По мнению Горького, Андреев в рассказе «неузнаваемо исказил и смысл и форму события». Возмущенная поведением революционера, его постоянно подчеркиваемым моральным превосходством, проститутка задает вопрос: «Какое же ты имеешь право быть хорошим, когда — я плохая?»

Об этот этический парадокс разбивается социальный идеализм андреевского героя, его вера в революцию. Нельзя быть революционером, пока есть проститутки.

Бывший романтик решает опуститься на «дно», смешать себя с грязью и чуть ли не поступить… лакеем в публичный дом. Он проповедует: «Зрячие! Выколем себе глаза… ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения. Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем во тьму».

Со времен Добролюбова символический контраст «тьмы» и «света» применительно к российской действительности понимался однозначно. «Тьма» — это невежество и косность нашей социальной жизни, среди которых гибнут, не находя поддержки, одинокие «лучи света», то есть прогрессивно мыслящие люди. Смешение этих понятий, придание им ка-кого-либо иного смысла было недопустимо, ибо этим нарушался привычный «знаковый» код российской демократии.

Знаменитый горьковский призыв «к свободе, к свету» потому и подхватывался тысячами голосов, что означал прямой призыв к революции, и это было понятно читателям без лишних толкований. Накануне и особенно во время грандиозных революционных катаклизмов хорошо известные символы наполнялись новым, конкретно-классовым содержанием.

«Чтобы тьма была тьмой, — писал Луначарский, — надо противопоставить ей свет. Андреев боится его. <…>

Свет же истинный есть идеология рабочего класса, это свет истинный — и тьма не объемлет его!»

Раз Андреев боится «света», значит, боится и революции, и пролетариата! Такой вывод сделала и не могла не сделать в то время и в той политической ситуации революционная критика. Поражение революции 1905 года страшно обострило все противоречия и поставило интеллигенцию перед проблемой жесткого выбора. В 1905–1908 годах обозначился глубокий кризис политических партий, в том числе и партии социалистов-революционеров, к которой, судя по всему, принадлежал герой «Тьмы». Часть демократической интеллигенции, напуганная жестокими формами революции, отшатнулась от нее и пыталась переосмыслить значение революционного идеала. В 1909 году появился сборник, составленный частью из статей бывших «легальных» марксистов, Струве, Бердяева, С. Булгакова, под названием «Вехи», который непримиримый В. И. Ленин назвал «энциклопедией либерального ренегатства». Авторы «Вех» призывали к отказу от революционной идеологии, замешанной на нигилизме, атеизме и насилии и гибельной для России.

Кровь, бессмысленно пролитая 9 января, разгром петербургских и московских баррикад, словом, неудачи революции, которая привела, казалось, к еще худшему положению в стране — к виселицам и погромам, взывали к ответственности и ставили в глазах многих под сомнение этическую правомерность революции как таковой.

«Революция 1905–6 гг. и последовавшие за нею события явились как бы всенародным испытанием тех ценностей, которые более полувека, как высшую святыню, блюла наша общественная мысль», — писал М. О. Гершензон в предисловии к «Вехам».