Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Пожалуй, углядели унижение царской власти и бахвальство поэта. Державин считал, что он таким образом прославляет «снисходительное правление». Но Павел и не стремился показаться снисходительным. «Автор чрез генерал-прокурора князя Куракина просил доложить императору, объясняя, что ежели императрица, тоже самодержавная государыня, с удовольствием приняла сию мысль, то не может быть противно оное и государю, рассыпавшему в то время великое множество своих благодеяний и щедрот», — вспоминал Державин. Но Павел дал Куракину ясную резолюцию: «Государь император приказать соизволил внушить господину Державину, что по искусству его в сочинении стихов подчёркнутые бы переменил, чтоб получить дозволение сочинении его напечатать». Державин не стал изобретать новых строк, оду напечатали с пробелами. Державин от руки вписывал в свои экземпляры книги опальные строки…

Державин приветствовал стихами рождение великого князя Михаила Павловича — и стихи эти стали неожиданно популярны среди аристократов, недовольных императором. Их воспринимали как фронду:

В екатерининские годы Державин привык критиковать — чаще всего безрезультатно, но почти всегда — безнаказанно.

Читатели и почитатели Державина ненавидели императора. Поэт (неминуемая слабость!) всегда зависит от читательского мнения, и Державин разбрасывал в одах прозрачные фрондёрские намёки, искринки. Что может быть приятнее, чем участь фрондёра в золочёном камзоле?

Царедворцы стали сторониться Державина, пророчили ему ссылку. Даже старый приятель Козодавлев, завидев его в Сенате, отшатнулся, как от язвы. Но Павел мудро разрешил противоречие, наградив поэта золотой табакеркой с бриллиантами — как раз за эту оду. Державин тут же нашёл способ продемонстрировать награду Козодавлеву. Тот, весело улыбаясь, попытался броситься на шею Державину, поздравляя с царской милостью, но Гаврила Романович отпрянул: «Поди прочь от меня, трус. Зачем ты намедни от меня бегал, а теперь целуешь?» А император щедро наградит поэта ещё и за оду «На мальтийский орден»: при богоподобной Фелице ему дольше приходилось ждать награждений…

Наделало шуму и стихотворение «К самому себе». «Когда люди сильные при императоре Павле пользовались возможностью обогащаться казёнными землями и потом, для вознаграждения обедневших крестьян, притесняли помещиков, то Державин, присутствуя в межевом департаменте, восставал против генерал-прокуроров, князей Куракина и Лопухина, также и против государственного казначея Васильева за злоупотребление государевой милости. Видя, что они на эти упрёки не обращали никакого внимания, он написал песню К самому себе и распустил её по городу, желая, чтоб она дошла до государя и чтоб его спросили, кого он в ней разумел. Боясь этого, они старались скрыть её и втайне раздражали императора Павла против Державина». С этими стихами Державин не выиграл: Павлу они показались не по чину колкими и легкомысленными:

Впрочем, Державин был уверен, что император благоволит к нему — и только козни недоброжелателей мутят воду. Накануне награждения Державина аннинской лентой генерал-прокурор Лопухин доверительно ему сообщил: «Государь давеча было хотел надеть на вас ленту с прочими, но поусумнился, что вы всё колкие какие-то пишете стихи, но я уже его упросил». Державин только усмехнулся. Когда государь набросил на него ленту — начал лепетать слова оправдания, но Павел отмахнулся и зарыдал. Державин трактовал то рыдание как знак истинного благоволения к себе…

Иногда ему казалось, что титулованные вельможи считают его выскочкой. Но в годы правления Павла Державин стал самым популярным третейским судьёй, он уладил несколько десятков семейных споров и несколько десятков недоразумений, возникших между соседями и дальними родственниками. Наследство, земельные вопросы — тут чёрт голову сломит, а у Державина выходило ловко и справедливо. Представители самых громких аристократических фамилий обращались именно к нему — таков был его авторитет. Он становился не то чтобы лидером старшего поколения, но идеологом разнопёрой партии сторонников Просвещения без кардинальных перемен, но с установлением строгого антикоррупционного порядка.

После командировки в Белоруссию (об этом — речь впереди) Павел назначает Державина президентом Коммерц-коллегии, только что возобновившей свою работу. У Державина сложились приятельские отношения с очередным генерал-прокурором (Павел успел сменить уже троих) — Петром Обольяниновым. Павел уклонился от встречи с новым президентом Коммерц-коллегии, рассудив мудро: «Он горяч, да и я тоже. Мы, пожалуй, поссоримся». Доклады от Державина, к общему удовольствию, представлял государю Обольянинов. Сгущались тучи над головой государственного казначея барона Васильева — давнего нашего знакомца. В ноябре 1800-го Державин занял и его кресло. Было ему пожаловано шесть тысяч столовых ежегодно… Кутайсов и Обольянинов хотели окончательно «свалить» Васильева и намекали Державину, что хорошо бы вскрыть злоупотребления прежнего казначея… Державин снова повёл себя неуправляемо: он обнаружил в работе Васильева недочёты, но ничего преступного не нашёл — даже под давлением.

Ещё в 1798 году Державин написал «На характеру императора Павла»:

Здесь и уважение к искренним порывам царя, и скептическое отношение к его политическому будущему, и сочувствие. Державин был прозорливым политическим авгуром! После гибели императора он перепишет эти стихи:

Павел был скор на расправу, и всё-таки с Державиным он сработался. Но однажды царь продемонстрировал ему яростную обидчивость: накануне Крещения Державин обедал с Платоном Зубовым, после чего они вместе явились во дворец поздравить государя. Павел прогневался, приметив, что Державин сдружился с Платоном, пригласил Гаврилу Романовича в кабинет, усадил напротив себя, грозно на него уставился. Так начинался 1801 год.

НЕ СМЕРТЬ СУВОРОВА СРАЗИЛА

…

Император был скорым и щедрым не только на расправу, но и на милость. Вельможи, избалованные почестями, за годы правления мудрой Фелицы привыкли к неуязвимости. Екатерина всё же избегала жестоких мер по отношению к опальным царедворцам. Отставка, удаление от двора — вот и всё наказание. Павел не чурался и грубой травли. На опального вельможу с посвистом спускали всех собак. Нельзя было зарекаться ни от тюремных казематов, ни от ссылки. Самым несправедливым деянием императора была ссылка Суворова — полководца, к которому Павел не мог не питать уважения. Суворов сам избегал соблазнов растленного екатерининского двора, который был ненавистен Павлу. Как и Павел, он был эксцентриком, общепризнанным чудаком и, в известной степени, изгоем. Но Павел не позволял не только вольномыслия, но и самостоятельного мышления. Суворову — старому солдату, истинному профессионалу — нельзя было критиковать прусскую военную систему, которая восхищала императора.