Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век... читать книгу онлайн
Гаврила Романович Державин (1743–1816) — исполинская фигура в истории русской классической литературы. Но верстовыми столбами в его судьбе были, пожалуй, не книги, не оды, не собрания сочинений. Сам себя он ощущал в первую очередь государственным человеком. В разные годы Державин занимал высшие должности Российской империи: возглавлял Олонецкую и Тамбовскую губернии, был кабинет-секретарём императрицы Екатерины Великой, президентом Коммерц-коллегии, министром юстиции при императоре Александре. И при этом оставался первым поэтом Империи.
«Един есть Бог, един Державин» — так мог написать о себе только поистине гениальный поэт, и совершенно не важно, что это цитата из иронического по сути стихотворения.
Для многих из нас Державин остался в памяти лишь благодаря пушкинским строкам: уже на пороге смерти, «в гроб сходя», он «благословил» будущее «солнце нашей поэзии», лицеиста Пушкина. Но творчество самого Державина вовсе не устарело. Оно стало неожиданно актуальным в XX веке и остаётся таковым по сей день. «Многие дороги в России — литературные, политические, воинские — ведут к Державину» — так утверждает автор книги, историк и писатель Арсений Замостьянов.
знак информационной продукции 16+
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Гаврила Романович старался следовать принципам, которые сам же провозглашал в стихах и трактатах. Елизавета Львова вспоминала один эпизод — трудно определить, к какому сенатскому расследованию он имеет отношение, это сюжет, весьма характерный для Державина:
«…Его упросили не ехать в Сенат и сказаться больным, потому что боялись правды его; долго он не мог на это согласиться, но наконец желчь его разлилась, он точно был не в состоянии ехать, лёг на диван в своём кабинете и в тоске, не зная, что делать, не будучи в состоянии ничем заняться, велел позвать к себе Прасковью Михайловну Бакунину, которая в девушках у дяди жила, и просил её, чтобы успокоить его тоску, почитать ему вслух что-нибудь из его сочинений. Она взяла первую оду, что попалась ей в руки, „Вельможа“ и стала читать, но как выговорила стихи:
Державин вдруг вскочил с дивана, схватил себя за последние свои волосы, закричав: „Что написал я и что делаю сегодня? Подлец!“ Не выдержал больше, оделся и, к удивлению всего Сената, явился — не знаю наверное, как говорил, но поручиться можно, что душою не покривил».
И такой оригинал сделал завидную административную карьеру! Факт удивительный, делающий честь и Екатерине, и Павлу.
Без колебаний Державин сочинял стихи на рождения и крещения внуков императрицы. Благословить младенца — святое дело. Краткую оду «На крещение великого князя Николая Павловича» (1796) считали одним из пророчеств Державина:
Во времена Павла эта аттестация воспринималась как дерзость: у императора сложилось нелестное мнение о душе покойной императрицы. Когда «умолк рёв Норда сиповатый», отпали запреты на восхваления Екатерины, но об этих стихах никто не вспоминал. Потом не стало Державина, а ещё спустя десятилетие скончался в Таганроге царь Александр Павлович. Вот уж тогда, после коронации Николая Павловича, многим вспомнилось, что Державин обещал ему высокую будущность, когда мало кто видел в очередном (не старшем!) внуке императрицы будущего государя… Даже Белинский скрепя сердце отдал должное этому «пророчеству Державина»: все 30 лет правления Николая I это стихотворение считалось одним из главных в наследии Державина.
Державин преподнёс эти стихи миру и правящей династии в июле — и даже не назвал по имени счастливого отца, Павла Петровича… А осенью мир перевернулся.
Это случилось 6 ноября 1796 года. Скончалась пожилая женщина, пришёл конец эпохе, которую назовут блистательной, героической. «…Встала поутру в 7-м часу здорова, занималась писанием продолжения „Записок касательно российской истории“, напилась кофею, обмакнула перо в чернильницу и, не дописав начатого речения, встала, пошла по позыву естественной нужды в отдалённую камеру и там от эпилептического удара скончалась», — напишет Державин в воспоминаниях.
Он явился поклониться ей на следующий день после смерти, со слезами облобызал тело.
Впрочем, Державин получил известие о смерти Фелицы, когда его влюблённость в «богоподобную» поугасла. Державин к тому времени, конечно, не превратился в противника императрицы, но прежняя пылкая любовь испарилась, это бесспорно. В «Записках» он с кисловатой интонацией подведёт итоги царствования Екатерины: «…отправляя беспорочно и бескорыстно все возложенные на него должности, удостоился быть при ней лично, принимать и исполнять ея повеления с довольною доверенностию; но никогда не носил отличной милости и не получал за верную свою службу какого-либо особливого награждения».
На закате дней Державин стал обидчивее, всё благое признавал с едкими оговорками: «Но должно по всей справедливости признать за бесценнейшее всех награждений, что она, при всех гонениях сильных и многих неприятелей, не лишала его своего покровительства и не давала, так сказать, задушить его; однако же и не давала торжествовать явно над ним огласкою его справедливости и верной службы или особливою какою-либо доверенностию, которую она к прочим оказывала».
О ужас! — Державин отказывает Фелице в статусе Великой: «Коротко сказать, сия мудрая и сильная государыня, ежели в суждении строгого потомства не удержит на вечность имя великой, то потому только, что не всегда держалась священной справедливости, но угождала своим окружающим, а паче своим любимцам, как бы боясь раздражить их; и потому добродетель не могла, так сказать, сквозь сей чесночняк пробиться и вознестись до надлежащего величия. Но если рассуждать, что она была человек, что первый шаг ея восшествия на престол был не непорочен, то и должно было окружить себя людьми несправедливыми и угодниками ея страстей, против которых явно восставать, может быть, и опасалась, ибо они ея поддерживали. Когда же привыкла к изгибам по своим прихотям с любимцами, а особливо в последние годы князем Потёмкиным упоена была славою своих побед, то уже ни о чём другом и не думала, как только о покорении скиптру своему новых царств. Поелику же дух Державина склонен был всегда к морали, то если он и писал в похвалу торжеств ея стихи, всегда, однако, обращался аллегориею, или каким другим тонким образом к истине, а потому и не мог быть в сердце ея вовсе приятным. Но как бы то ни было, да благословенна будет память такой государыни, при которой Россия благоденствовала и которую долго не забудет». Финал этого рассуждения противоречит началу: если Россия при Екатерине благоденствовала — почему же не назвать её Великой? Одно ясно: к великим опасно приближаться.
Слишком близко Державин узнал ту, которую почитал идеалом. И даже надгробная песнь вышла так себе:
Через два десятилетия куда более популярными стали шаловливые стихи Пушкина о смерти Екатерины. Правда, ходили они в переделанном виде: неведомые острословы усовершенствовали поэта:
Да, Пушкин рассуждал о Екатерине легкомысленно — в этих стихах он демонстрировал остроумие, а не аналитические способности. Но и он признавал, что вместе с Екатериной умерла и слава империи.
А вот Суворов отозвался на смерть императрицы с искренней скорбью. В письме Хвостову он писал: «Сей день печальный. Я отправлял… после заутрени без собрания один в алтаре на коленях со слезами». Державин прольёт слёзы по Екатерине позже, когда страсти улягутся и станет ясно, что́ это была за императрица.
Сами похороны обернулись жутковатым спектаклем в духе русского Гамлета. Ведь Павел вместе с матерью решил похоронить и отца, скончавшегося 34 года назад…
Прошло два года, Державин иногда бывал в Царском Селе — опустелом, осиротевшем после смерти государыни. Дворцы и монументы приходили в упадок: мирская слава дряхлеет быстро! Вот тогда в его сердце шевельнулось настоящее чувство утраты — и он вспомнил о Екатерине в стихах истинно проникновенных:
