Иван Ефремов

Радостной вестью стало издание «На краю Ойкумены» — правда, без «Путешествия Баурджеда». Редакторы перестраховались — уж больно жестокие египетские фараоны напоминали Иосифа Виссарионовича. Читатели с упоением погружались в столь необычное для того времени повествование, но Ефремов мыслями был уже далеко от своих героев… Грустные чувства вызывает положение в институте: «работает комиссия по обследованию его работы, и в составе её Давиташвили [195] неистовствует, мешая всё с грязью и разводя беспардонную демагогию, а как-то получилось, что некому ему дать отпор». [196]

Положение с будущей экспедицией представляется шатким. Ефремов, постоянно чувствующий себя нездоровым, продолжает готовить очередной полевой сезон, обещанный правительством. Составлены маршруты, списки снаряжения, в конце концов, отправлены в Монголию машины… К началу лета вопрос ещё не решён: возникают новые неожиданные препоны и рогатки. И лишь в первой декаде июня выясняется, что экспедиция пришла к бесславному концу: её просто не разрешили.

На полном ходу остановилась отлаженная машина. Инерция движения была велика…

В конце июня в ПИНе собирались провести перевыборы директора (согласно уставу Академии наук, они проводились раз в пять лет). Кроме Орлова на этот пост выдвигался лысенковец Давиташвили, которого Ефремов называет в письмах «Недобитошваль». Пост остался за Орловым.

1 ноября Иван Антонович отпраздновал юбилей своей работы в науке — четверть века прошло с тех пор, как дерзкий юноша стал препаратором Геологического музея Академии наук СССР. Сколько учёных дарили ему своё внимание и знания! Сколько рабочих самоотверженно трудились на раскопках, чтобы откопать ценности, непонятные для них, но безусловные для науки. Отдать долги! Уплатить по векселям… Вот что теперь стало главным стремлением Ефремова.

Это означало: подготовить к печати монографию о каргалинской фауне, довести до публикации стратиграфический каталог местонахождений по СССР, помочь ученикам в подготовке научных работ к защите. (Уже осенью Б. П. Вьюшков защитил диссертацию по пронькинским тетраподам.)

И постепенно, как только будет появляться время, подобно Пржевальскому и Обручеву, оформить путевые заметки в книгу о раскопках в Монголии.

Книга «Дорога ветров» состоит из двух частей. Первая — «Кости дракона» — посвящена разведочному 1946 году и была завершена вскоре после окончания всех поездок в Монголию. Иван Антонович думал сначала издать её отдельной книгой, отправил в издательство и давал её читать своим друзьям и коллегам, в частности, академику И. М. Майскому. Этот свод записей и воспоминаний буквально проникнут восторгом перед открывшейся автору природой Монголии.

Однако что-то не заладилось в издательстве, и Ефремов продолжил обработку записей двух следующих годов, чтобы читатели могли представить себе деятельность экспедиции максимально полно. Писал он долго, урывками, сетовал, что пора бы уже закончить, но никак не может выписаться — так много ещё хочется сказать, так глубоко вошла в душу многоликая Гоби. Вторая часть была названа «Память земли». Эпиграфом к ней стали стихи Максимилиана Волошина, на тот момент ещё не опубликованные — Ефремов читал их в рукописи:

В 1956 году «Дорога ветров» была наконец опубликована учебно-педагогическим издательством «Трудрезервиздат». Подзаголовок гласил: «Гобийские заметки». Жанр путевых заметок, как правило, использовался путешественниками в научных целях. Ефремов ведёт записи как учёный, но в то же время «Дорога ветров» является безусловно художественным произведением. В чём же секрет этой книги? Она, как драгоценная мозаика, сложена из фрагментов разных оттенков и размеров, которые вместе составляют прекрасный узор. В этой мозаике легко выделить фрагменты, рассказывающие собственно об организации экспедиции: о количестве машин и рабочих, о закупке и заброске необходимого снаряжения, о километраже и конкретных задачах текущего дня. Они необходимы, чтобы представить общий рисунок экспедиции.

Ефремов постоянно размышляет над спецификой деятельности геолога и палеонтолога в поле, отмечая, как лучше организовать работу в сложных, порой непредсказуемо меняющихся условиях. Он делает заметки и выводы, имея в виду не столько даже себя, сколько тех учёных, которые пойдут следом за ним: оптимальные решения часто рождаются из тяжёлых ошибок, и задача учёного — не повторить ошибок предшественника, взяв на вооружение из его опыта работы всё лучшее. Помня об этом, автор подробно описывает, как проходят по пустыне автомобильные дороги-накаты, как лучше обустроить лагерь в условиях Гоби, как составить план неразработанного местонахождения и сохранить его для будущих исследователей. «Научные ценности» — это выражение часто встречается в тексте и говорит о постоянной устремлённости мысли.

Читателя, для которого интересны проявления человеческого характера, сразу привлекут живые зарисовки быта экспедиции, включающие яркие характеристики людей, часто похожие на анекдоты, например, сцена с «поцелуем грифа», нашествие ежей или шипение Данзана, изображающего дождь в Гоби. Эти сценки сопровождаются мягким, добрым юмором: в необычных ситуациях, возникающих в пути, ярко проявляются характеры участников. Ефремов описывает их без разъедающей иронии, принимая людей как они есть, но давая им доброжелательную, ясную и трезвую оценку.

Смех словно оттеняет неприятные эпизоды, связанные с проявлением негативных черт человеческого характера, помогая принять жизнь в диалектическом сочетании трагического и комического.

В «Костях дракона» есть такой эпизод. Две машины в начале ноября возвращались в Улан-Батор. Головная, где ехал Ефремов, вынуждена остановиться в ожидании отставшей — «Смерча». «Смерч» не догоняет, и приходится повернуть назад, чтобы выяснить, в чём дело. Оказывается, машина проехала всего 40 километров и встала с замкнутым накоротко аккумулятором и сгоревшим прерывателем. Вся экспедиция расплачивалась за небрежность водителя в уходе за своей машиной. В голой степи, без топлива для костра, при секущем ледяном ветре рабочие несколько часов пытались завести машину. «Жестокий мороз совершенно скрючил тех, кому пришлось быть только зрителями наших усилий». В этом эпизоде — единственном во всей книге — Ефремов пишет о своих эмоциях: он находился «в состоянии тихого бешенства».

Когда поставили палатку, развели в ней костёр из разбитых ящиков и напились чаю, Иван Антонович «немного отошёл» и принялся рассказывать, как нанимали повара в Алтан-Булаке. Комичный эпизод развеселил всех, дал пищу для фантазии: «Кругом меня были молодые смеющиеся лица. Быстрая «отходчивость» от невзгод — чудесное свойство молодёжи и составляет, пожалуй, самую приятную сторону работы с молодыми сотрудниками». Но сам Ефремов как начальник экспедиции, человек, отвечавший в случившейся ситуации не столько за своевременную доставку научных ценностей, но главным образом за жизнь и здоровье людей, не мог быть легко отходчивым: он принимал в своё сердце груз чужой небрежности, обернувшейся напрасным пробегом машин, потраченным днём и холодной ночёвкой, и делал выводы.

Значительная доля энергии требовалась на то, чтобы организовать именно научную работу. Исследователи, составлявшие коллектив экспедиции, были подлинными учёными-энтузиастами, но они обладали различными недостатками, дорого обходящимися Ефремову.

Во время промежуточного этапа экспедиции 1948 года основная часть отряда с богатой добычей возвращалась в Улан-Батор, но двое учёных, Эглон и Рождественский, оставались на месте раскопок: «Мы никак не хотели мириться с мыслью, что найденные и лежащие тут же на поверхности научные ценности могут остаться невзятыми». Участники экспедиции предполагали, что увидятся не скоро, но ошиблись: «Оба спорщика быстро пришли к согласию в отношении прекращения раскопок и явились в Улан-Батор буквально на следующий день. За это отсутствие исследовательской терпеливости и стремление носиться с места на место в надежде на крупную удачу мне не раз приходилось упрекать Рождественского, в остальном крайне упрямого и настойчивого, со вкусом настоящего учёного. Рождественский оказался дальновидным, хорошим организатором и сделался впоследствии заместителем начальника экспедиции».