Холодная война. Свидетельство ее участника

Помимо содержательной стороны встречи в Женеве, хотелось бы отметить, что тогда было приятно видеть в деле нового советского руководителя – хорошо владеющего, в отличие от «позднего» Брежнева, предметом переговоров, четко представляющего, чего он хочет добиться от собеседника, и умеющего заставить его поверить в искренность своих слов, если и не согласиться с ними.

Все это было тем более очевидно, поскольку другую сторону на этот раз представлял человек, во многом напоминавший Брежнева последних лет его жизни. Рейган говорил с помощью колоды заготовленных карточек, оказываясь беспомощным, если нить разговора заставляла его отрываться от заготовок. Он становился раскованным и говорил свободно только тогда, когда начинал рассказывать – иногда к месту, а чаще нет – какие-нибудь истории и анекдоты.

А главное, всех, кто, как Горбачев, впервые имел дело с Рейганом, не могла не поражать его неинформированность и узость мышления. Начав изложение своего подхода к отношениям с СССР с выражения уверенности в том, что все беды в этих отношениях в послевоенное время проистекают из недоверия, он в качестве исходной причины такого недоверия изобразил нечто совершенно не соответствующее фактическому положению вещей.

По его утверждению, все началось с того, что в ходе войны против гитлеровской Германии США обратились к СССР с просьбой разрешить американским самолетам, совершавшим бомбовые налеты на Германию, садиться на территории СССР, а последний так до конца войны и не разрешил якобы делать это, из-за чего, дескать, гибли многие американские летчики.

Между тем дело обстояло совсем иначе. В ходе встречи в Тегеране в конце ноября – начале декабря 1943 года Рузвельт передал Сталину меморандум, в котором содержалась просьба разрешить американским бомбардировщикам, вылетавшим с Британских островов для бомбежки Германии, делать посадки на советской территории для заправки горючим, пополнения боеприпасов и необходимого ремонта. И там же, в Тегеране, как свидетельствует в своей книге и помощник Рузвельта Шервуд, Сталин «дал согласие на такие посадки американских самолетов, совершавших боевые налеты на Германию не только с баз в Соединенном Королевстве, но и с баз в Италии».

И в 1944 году, как только была освобождена подходящая часть территории СССР, куда могли долетать для посадки американские бомбардировщики, для этой цели был выделен крупный аэродром на Украине, вблизи Полтавы. О тегеранской договоренности я узнал много лет спустя, но о существовании указанного аэродрома знал достоверно, поскольку в 1944 году служил в Полтаве и там мне приходилось встречаться с американскими летчиками.

Когда Горбачев и Рейган с нашим переводчиком Виктором Суходревом уединились от других участников переговоров для беседы с глазу на глаз, я прямо спросил госсекретаря Шульца и помощника президента по национальной безопасности Мафарлейна, как же может президент США в таком серьезном вопросе, как определение причин плохого состояния советско-американских отношений после войны, исходить из столь ложной посылки. И не свидетельствует ли это о том, что и другие близкие его сердцу концепции вроде «звездных войн» строятся на таких же ложных посылках?

Сколько-нибудь вразумительного ответа не последовало. По словам Макфарлейна, историю о якобы отказе Сталина разрешить посадку в СССР американских бомбардировщиков Рейгану когда-то давно рассказал его старый друг из ВВС США, «которому он верит, а в таких случаях бесполезно пытаться переубедить Рейгана». В этом отношении Макфарлейн, пожалуй, был прав, ибо, как бы анекдотично это ни прозвучало, год спустя при встрече с Горбачевым в Рейкьявике Рейган начал вспоминать историю советско-американских отношений опять-таки с байки об отказе Сталина разрешить американским самолетам садиться на территории СССР как об исходной причине недоверия между двумя державами в послевоенный период.

Вот таким оказался партнер нашего нового руководителя в Женеве в 1985 году. Когда мы вернулись в свою резиденцию после первой беседы с Рейганом, свое впечатление о нем Горбачев выразил кратко: «Пещерный политик, каменный век». Однако – и это было важно – Горбачев ни на минуту не проявил колебаний насчет того, что надо, исходя из интересов дела, а не из личных симпатий или антипатий, попытаться поладить с американским президентом, каков бы он ни был, не дожидаясь прихода нового, как рассуждал кое-кто.

Отступая от основной темы, замечу, что женевская встреча Горбачева с Рейганом в 1985 году запомнилась мне еще одним обстоятельством. Мне показалось – и будущее подтвердило это, – что на Горбачева и особенно на его супругу произвело большое впечатление то, что президент Рейган, безотносительно к его личным качествам, выглядел не просто доминирующей фигурой в американской команде в Женеве, а как бы единственным, сольным, «игроком», а все остальные члены команды «при сем присутствовали». Это явно импонировало эгоцентризму самого Горбачева. И уже вскоре после Женевы я высказал своему коллеге и другу А. Ф. Добрынину предположение, что Горбачев постепенно поведет дело к концентрации в своих руках всей полноты государственной власти, стремясь уподобиться американскому президенту.

После Женевы пришел «звездный час» для идеи, которая давно не давала покоя мне, а с некоторых пор, как оказалось, и маршалу Ахромееву, в то время начальнику Генерального штаба.

В общеполитическом плане Советский Союз последовательно, начиная с 1945 года, высказывался за запрещение и уничтожение атомного оружия. Неоднократно за послевоенные годы вносил СССР свои предложения на этот счет и в ООН. Но, надо прямо сказать, эти предложения носили скорее характер благих пожеланий, а не конкретных реалистических программ. Как и подобные предложения со стороны Запада, вроде «плана Баруха», они преследовали больше политико-пропагандиские цели и во всяком случае не могли рассчитывать на принятие их другой стороной.

В 70-е годы, после достижения первых соглашений с США об ограничении стратегических вооружений я все чаще стал задумываться над тем, нельзя ли, как говорится, «на полном серьезе» поставить задачу избавиться от ядерного оружия во всем мире. Однако мои попытки по-серьезному обсудить эту мысль со своими коллегами в Генеральном штабе и совместно разработать соответствующие практические предложения положительного отклика в ту пору не находили. Но я продолжал считать, что homo sapiens не может и не должен смириться с постоянно висящей над ним угрозой ядерной катастрофы. Этой убежденностью я руководствовался, когда в январе 1985 года приложил руку к тому, чтобы в совместном советско-американском заявлении по итогам встречи Громыко и Шульца впервые было зафиксировано, что конечной целью усилий должна быть ликвидация ядерного оружия полностью и повсюду.

И когда весной 1985 года маршал Ахромеев посвятил меня в свою «тайну», сказав, что он уже больше года работает над настоящим серьезным планом ядерного разоружения, я, естественно, от всей души поддержал его замысел.

Об истории зарождения и развития этого плана Ахромеев рассказал в нашей совместной книге «Глазами маршала и дипломата», увидевшей свет уже после его трагической смерти в августе 1991 года. Позволю себе воспроизвести здесь этот его рассказ:

«В данном случае зародилась и обдумывалась не какая-то частная новая идея или запасная позиция, а действительно радикальная идея ликвидации ядерного оружия. Много десятков часов она обдумывалась и обсуждалась мною сначала с начальником управления Генштаба генералом Н. Ф. Червовым. Позже провели не одно совещание с руководством Генерального штаба, с начальниками Главных штабов видов Вооруженных сил, учеными. Много было дискуссий и научных проработок, которые позволили убедиться в том, что эта идея реалистична и что ее претворение в жизнь было бы не только допустимо и желательно с точки зрения интересов обороноспособности Советского Союза, но и позволило бы радикальным образом укрепить международную безопасность, исключив возможность возникновения ядерной войны.