Смерть империи

В Вашингтоне день был еще в полном разгаре, ясно, что нельзя было ждать до утра, дабы внести какую–то ясность. Я позвонил своему заместителю, Майку Джойсу, и попросил его выяснить через наших сотрудников все, что можно, по поводу сообщения, поскольку вскоре мне, по всей видимости, предстоит разговор с президентом или государственным секретарем. Через пять минут позвонил наш политический советник и доложил, что московское бюро Си-Эн-Эн сообщило: Горбачев встречался у себя на даче с близкими соратниками, чтобы решить, следует ли ему оставить партийный пост, сделав это частью общей реорганизации. У журналистов нет информации, принял ли он твердое решение.

Я едва–едва успел облегченно перевести дух (мы в посольстве, в конце концов, обладали необходимой информацией, раз знали о проведении таких вот встреч), как телефон снова зазвонил. На сей раз это был госсекретарь Бейкер, и я был счастлив поведать ему, что сообщение об отставке, похоже, преждевременно. Однако, указал я, не вызовет удивления, если Горбачев в обозримом будущем откажется от своего поста в партии. И все же, выразил я сомнение, вряд ли он пойдет на это, пока не почувствует, что способен действенно управлять страной, занимая иное положение. Я был убежден, что Горбачев добровольно не откажется от руководства страной, и сомневался в способности его противников сместить его на этот раз.

Когда неделю спустя Горбачев открыл пленум Центрального Комитета, корреспондент «Нью—Йорк тайме» Билл Келлер обратил внимание на совершенство политической ловкости рук Горбачева, выбрав подходящее сравнение:

Монополии партии приходит конец

Декабрьская сессия Съезда народных депутатов 1989 года отказалась даже рассматривать предложение реформаторов об исправлении статьи VI Конституции, служившей правовой основой для монополии Коммунистической партии на власть в стране, Этот пункт обсуждался в тот день, когда Горбачев оскорбил Андрея Сахарова, лишив его слова, Тогда я раздумывал, отчего Горбачев отверг это предложение столь категорически. Обсуждая этот вопрос с близкими ему людьми, такими как Александр Яковлев, я слышал подобные объяснения: «Время еще не приспело» или «Практически у нас уже была многопартийная система: взгляните хотя бы на Прибалтику».

Лишь позже я узнал что Горбачев, Яковлев и Шеварднадзе в 1989 году пытались получить поддержку Политбюро для отказа от узаконенной монополии партии на власть, но потерпели неудачу Грубость Горбачева по отношению к Сахарову и другим реформаторам на декабрьском Съезде народных депутатов, возможно, проистекала из его расстройства; приходилось отстаивать позицию вопреки собственному разумению. Вероятно, он знал, что требовавшие положить конец монополии партии на власть правы, однако был недоволен, что его выставляют на всеобщее обозрение, когда он связан партийной дисциплиной, требующей отклонить данное предложение.

————

Со времени острых споров прошло едва ли больше месяца, когда появились признаки возможного изменения позиции Горбачева. Когда его спросили в Литве о статье VI, он намекнул, что более защищать ее не намерен, сказав: «Я не вижу трагедии в многопартийной системе… если она возникает как результат нормального исторического процесса и отвечает потребностям общества». Политические наблюдатели в Москве расценили это высказывание как пробный шар: настрой покончить с монополией партии на власть явно креп.

За несколько дней до созыва февральского пленума я встретился с Иваном Лаптевым, редактором государственной газеты «Известия». По взглядам Лаптев был близок к Горбачеву но положение позволяло ему выражать их более откровенно, чем государственным служащим. Вопрос всегда вызывал у него подробный ответ, который давался русской скороговоркой, требовавшей от меня предельной сосредоточенности во избежание пропуска важной фразы. Я успел убедиться, что повышенное внимание к словам Лаптева себя оправдывало: его суждения и предсказания обычно отличались замечательной точностью.

На мой вопрос о статье VI Лаптев ответил, что от нее избавятся на следующей сессии Съезда. Он был стойким сторонником установления власти закона и понимал, что этому не бывать, если не лишить Коммунистическую партию ее власти над обычными ветвями государственного управления. Как выразился Лаптев, «четвертая власть в государстве», которая привыкла доминировать над остальными тремя, должна быть превращена в «нормальную политическую партию».

Еще Лаптев сказал, что он поддерживает создание президентской системы, которая позволит Горбачеву стать более независимым от Коммунистической партии и вырвет страну из административных тисков партии. Другие тоже высказывались в пользу президентства — среди них и Федор Бурлацкий, бывший составителем речей Хрущева, а ныне редактор «Литературной газеты», еженедельника весьма влиятельного среди интеллектуалов, — однако Горбачев не далее как осенью 1989 года отказался от этой идеи, ссылаясь на то, что президентство сосредоточит слишком много власти в руках одного человека.

————

Горбачев на деле ждал, пока 5 февраля не соберется Центральный Комитет, чтобы открыть свои карты. Формальным поводом для созыва пленума служило утверждение даты следующего съезда партии и одобрение проекта программы партии, которую предстояло рассмотреть съезду. Только съезд имел право менять структуру партии, и Горбачеву не терпелось созвать съезд для осуществления перемен, какие он замыслил.

Обращаясь к участникам пленума при его открытии, Горбачев подчеркнул необходимость «революционного изменения» в самой партии и формально предложил, чтобы КПСС отказалась от своей монополии на власть. «В обновляющемся обществе, — сказал он, — партия может существовать и выполнять свою авангардную роль только как демократически признанная сила. Это означает, что ее положение должно быть определено конституционными установлениями». Он не останавливался подробно на попутном предложении учредить президентскую систему управления государством, но все это было впечатано мелким шрифтом в проект программы партии, распространенный среди участников пленума, В очередной раз Горбачев выдвинул крупное предложение неожиданно, без предварительного широкого обсуждения, надеясь вырвать согласие, прежде чем недовольные таким предложением сумеют организоваться.

Тактика сработала. После трех дней ожесточенных споров Центральный Комитет подавляющим большинством голосов одобрил предложения. Они были по–настоящему революционными. Воплощенные в жизнь, эти меры позволяли создать высшую политическую власть, полностью независимую от Коммунистической партии, а самой партии удержаться у власти только в том случае, если она выиграет выборы.

Мне было ясно, почему Горбачев выдвинул эти предложения. Хотя открыто он этого сказать не мог, партийный аппарат сделался главной помехой перестройки — как и предрекал Ельцин. Горбачев был вынужден сдерживать свои реформаторские усилия, дабы избежать снятия недоброжелательным Центральным Комитетом. Начало подлинных выборов и создание Съезда народных депутатов обеспечили ему некоторую защиту, какой не было у Никиты Хрущева, однако не слишком надежную. Центральный Комитет, пожелай он того, мог добиться отстранения Горбачева как главы государства, отозвав его со Съезда, поскольку депутатское место на нем он получил как представитель партии. В качестве президента, избранного на определенный срок, он не был зависим от подобных махинаций. Создание президентской системы побудило бы Горбачева также ослабить Коммунистическую партию, оставаясь ее генеральным секретарем.