Царский наставник. Роман о Жуковском

Новорожденным младенцем будущий Онегин найден был в Царскосельском парке. За давностью лет и отсутствием точных свидетельств мы не можем указать вам точное место, куда был подброшен подкидыш. Сам он любил шутить в старости, что его нашли под памятником Пушкину, и те, кто не знал, что самое первое прошение об установлении памятника великому поэту подано было только в 1855 году, а подкидыша Онегина нашли еще на десять лет раньше, — те принимали шутливое утвержденье всерьез, доставляя этим удовольствие старику. Давно усопшего поэта Пушкина, несмотря на уважение к его гениальности и небезупречную семейную репутацию, никто в этой новой мужской шалости все же подозревать не стал, но зато намекали на какую-то бедную гувернантку, которая в родовых муках покинула наш свет, а также на некую царственную особу (какую именно — и в порядке гипотезы назвать страшно, мало ли что). Считали, что гипотезу о царственной особе подтверждает заинтересованность, какую выказывали в таинственном младенце добрейший поэт Василий Андреевич Жуковский, а в более позднее время — его семейство. При этом указывали на несколько обстоятельств из жизни самого Жуковского. Во-первых, был он сам незаконнорожденным, хотя всему семейству помещика Бунина и всей дворне доподлинно было известно, от кого родила глазастого бутуза Васеньку привезенная в подарок барину с русско-турецкой войны юная рабыня-турчанка Сальха. И как ни обласкан был в последующем своем существовании у самых вершин императорского двора поэт и учитель Василий Андреевич Жуковский, рану незаконнорожденности наверняка нес он в душе. После рождения сына Васеньки у прелестной турчанки вызван был в поместье бедный дворянин Андрей Жуковский, чтоб дать имя младенцу; точно так поступили через полвека с лишним и в Царском Селе: придворная дама по фамилии Отто дала подкидышу свою фамилию — Отто. У нее он жил в детстве, она его воспитывала. Была она, скорей всего, немка, оттого и с отчеством не мудрили, а окрестили его Александром Федоровичем. Но вернемся все же к Жуковскому, от которого может тянуться след во дворец… Знаменитый поэт Жуковский учил русской грамоте немецких принцесс, приезжавших в Петербург, он готовил их на роль русских императриц. Они его обожали, сохраняли дружбу с ним и на вершине власти. Был он человек добрый, талантливый и симпатичный. Это он объявил в Москве о рождении наследника Александра (Второго). Он и стал его воспитателем. Закончив с воспитанием Наследника, объездив с ним Россию и Европу, найдя ему невесту в захудалом Дармштадте (давно поставлявшем невест Петербургу), любимый воспитатель будущего царя и сам женился на молоденькой (лет на 40 его моложе) немочке, дочке приятеля-художника. В тот самый год, когда подкидыш Отто был найден в Царскосельском парке (1845), у Жуковского в Германии родился сынок Павел, и воспитанник поэта, сам великий князь Наследник Александр (еще десять лет спустя ставший русским императором), согласился быть крестным отцом младенца. Ну а подкидыш, о котором так беспокоился Жуковский? Не исключено, что отцом его и был упомянутый выше царственный воспитанник Жуковского. Так или иначе, близость свою с семьей Жуковского Саша Отто сохранял и после смерти добряка поэта. Мальчики-одногодки, крестник императора Паша Жуковский и подкидыш Саша Отто, учились в одной гимназии и были лучшими друзьями.

Окончив гимназию и университет (таинственный «некто», который был, вероятно, неплохо знаком Жуковскому, но которого мы не можем назвать наверняка, ибо это так и осталось тайной, продолжал посылать мальчику пенсию, впрочем весьма скромную), Саша Отто путешествовал по России, а 24 лет от роду впервые попал за границу, проехал Швейцарию и Германию, где познакомился с Тургеневым, потом побывал во Франции, жил в Англии и чуть не уехал в Америку. Чем он займется в жизни, решить он пока что не мог — видно, пенсия помогала и без работы сводить концы с концами. Мог он и подрабатывать — репетиторством, гувернерством, еще чем…

Был Отто одержим идеями «помощи народу», а может, также и «освобождения народа», во всяком случае, любил, как всякий русский интеллигент, поговорить на эту тему, беспечно и пространно, дома, а особенно за границей, надеясь, что до слуха начальства праздные эти заграничные беседы не долетят. Ан заблуждался. Один из собеседников его, почтенный г. Карпович, не поленился настрочить донос, который нашла в архиве Третьего отделения одна исследовательница творчества Тургенева. Вот он:

«Отто Александр Федоров — с. — петербургский мещанин. В 1872 году проживал за границей в качестве гувернера при детях вдовы действительного статского советника Власовой. По заявлению бывшего Херсонского вице-губернатора Карповича, встречавшего Отто за границей, последний неоднократно говорил ему о необходимости ниспровержения существующего государственного строя».

Уж так ли говорил Отто за кофеем или за ужином, радуясь встрече с земляком, или не так (бывший вице-губернатор из «степей под Херсоном» был, небось, глуховат и не сильно образован), а донос лег на полку, и по возвращении Отто в Россию был установлен за молодым человеком негласный надзор. Но надзор — дело десятое (за кем из нас не было надзора при мильонах-то стукачей?), если все в жизни ладится. У Отто же как раз все не ладилось. Был он влюблен в одну почтенную даму, очень долго страдал, не пользуясь взаимностью. Она была вдова известного литератора Плетнева и была на двадцать лет старше Саши…

Он ведь вообще не слишком был уверен в себе и долго не мог найти своего пути. Наблюдательный Тургенев заметил это еще при первой встрече, проникся к бедному юноше сочувствием, им заинтересовался. Тургеневу он напомнил молодого Белинского, и всякий, кто встречал описания нескладного, неловкого, прыщавого, обидчивого Белинского (времен, скажем, его влюбленности в одну из сестер Михаила Бакунина), поймет, что хотел сказать Тургенев, сравнивая Отто с Белинским. Сохранилось письмо Тургенева к молодому Саше Отто, написанное вскоре после их знакомства.

«Своею наружностью, — писал Тургенев, — и некоторыми чертами характера Вы мне напоминаете Белинского, но тот был молодец, пока болезнь его не сломила. Самолюбив он был так же, как Вы; но он не истреблял самого себя — а главное: он никогда не беспокоился о том, что о нем подумают, так ли его поймут и т. п. Он шел полным махом вперед, радостно и резко высказывая все, что думал — а кто его не понимал или понимал ложно — ну, наплевать! Вот этой-то безоглядочности я желал бы Вам побольше. И не говорите Вы мне, что это в Вашем положении невозможно, что Вы сызмала поставлены криво и неловко; — человек образованный, самостоятельно, внутренне свободный — по этому самому — находится в тысячу раз более выгодном, менее ложном положении, чем человек с нормально устроенной обстановкой — и с темной или спутанной головой. Правда, для того, чтобы легче сносить жизнь, весьма хорошо иметь игрушку, которая бы забавляла, дар, талант. Белинский имел эту игрушку, а у Вас ее, быть может, нет; но зато у Вас есть возможность деятельности общественной, хоть и низменной, но полезной, и понимание ее, и примирение с нею; этого у Белинского не было».

Не правда ли, поразительное письмо? Увидел добрейший Тургенев еще одного неустроенного юношу, мятущегося и, как теперь говорят, «закомплексованного», и — к столу, писать ему, лечить, помогать, искать спасенья… Тургенев увидел в нем страсть к служению, амбиции, но не знал еще, куда они будут приложены и когда… И заодно с советами написал Тургенев еще один портрет Белинского (пожалуй, уже не самого раннего) — портрет для личного пользования адресата, в лечебно-воспитательных целях…

Конечно, новый характер, этот молодой Отто, он и для литературы не пропал даром — у писателя каждое лыко в строку. Недаром ведь исследовательница Тургенева полезла в архив в поисках доносов на Отто. Всеми признано, что Нежданов, герой тургеневской «Нови», многим разжился от Саши Отто. Родился этот герой «от князя Г., богача, генерал-адъютанта, и от гувернантки его дочерей, хорошенькой институтки, умершей в самый день родов… все в нем изобличало породу: маленькие уши, руки, ноги, несколько мелкие, но тонкие черты лица, нежная кожа, пушистые волосы, самый голос, слегка картавый, но приятный. Он был ужасно нервен, ужасно самолюбив, впечатлителен и даже капризен; фальшивое положение, в которое он был поставлен в детстве, развило в нем обидчивость и раздражительность; но прирожденное великодушие не давало ему сделаться подозрительным и недоверчивым. Тем же самым фальшивым положением Нежданова объяснялись и противоречия, которые сталкивались в его существе. Опрятный до щепетильности, брезгливый до гадливости, он силился быть циничным и грубым и на словах; идеалист по натуре, страстный и целомудренный, смелый и робкий в одно и то же время, он, как позорного порока, стыдился и этой робости своей и своего целомудрия и считал долгом смеяться над идеалами. Сердце он имел нежное и чуждался людей; легко озлоблялся — и никогда не помнил зла».