Макс Вебер: жизнь на рубеже эпох

Но в то же время юный читатель книги Хена мог обнаружить в ней и размышления о закате античной цивилизации. Одной из главных ее ошибок, по мнению историка, было нерентабельное устройство общества и государства и «связанное с этим отсутствие реалистично–технического понимания у населения». Ненасытное солдатское государство поглощало все, что производилось в народном хозяйстве, таможенные пошлины, аренда государственной земли и запрет на торговлю препятствовали перемещению и накоплению капитала, отсутствовало понимание экономической пользы от займов и разделения труда, а кроме того, «не было интереса к познанию вещественной природы». Другими словами, по мнению Хена, древним римлянам были известны лишь территориальные завоевания, а завоевания интеллектуальные, технические и научные им были недоступны. Их государство могло действовать лишь в сфере права и в условиях войны, но «веяние» «нового христианского духа» лишило «силы и опоры» обе эти сферы^[31].

Подобные описания импонировали юному Максу Веберу. В дошедших до нас немногочисленных воспоминаниях современников о Вебере в этом возрасте он почти всегда предстает юношей с крайне реалистичным мышлением, прагматичным и даже «приземленным» в самом прямом смысле этого слова. Свое свободное время он посвящает, главным образом, изучению сложных научных текстов, которое он воспринимает как проверку собственной трудоспособности: «В первую же очередь я читаю превосходную книгу Трейчке по истории Германии XIX века […], и, к слову, эта книга отчасти настолько сложная, что приходится как следует напрягаться, чтобы ее понять»^[32]. Он выписывает то, что ему кажется важным, и обменивается впечатлениями о прочитанном в переписке с друзьями. В этих юношеских письмах — Марианна Вебер отобрала семнадцать из них для публикации отдельных фрагментов в 1933 году — не упоминается практически ничего, о чем бы Вебер постеснялся рассказать взрослым.

Невольно возникает впечатление, что с Максом Вебером очень рано стали обращаться как с молодым или, точнее, даже уже немолодым человеком и что он к себе относился точно так же. «Я думаю, это в природе моего характера — не спешить сообщать о своих чувствах другим; мне это часто стоит большого труда. Как правило, любую радость я переживаю в одиночестве, но от этого чувства мои ничуть не меньше, просто мне, как я уже говорил, трудно рассказать о них другим. И то, о чем я думаю, я обычно держу при себе, рискуя прослыть человеком, вовсе ни о чем не думающим. По той же самой причине я плохой собеседник и, как я с горечью осознаю, совершенно неспособен никого развлечь»^[33]. Это тоже написал четырнадцатилетний юноша, который ошибался, пожалуй, только в своих опасениях показаться «не думающим ни о чем», так как на самом деле детям, в отношении которых такие опасения были не лишены оснований, и в те времена никто не дарил критическую литературу о Цицероне. При этом в свои пятнадцать лет он все еще не умеет плавать, хотя летом ходит купаться едва ли не каждый день. В 1880 году его мать отмечает, что Макс все больше становится похож на студента–первокурсника, что его новое увлечение — фехтование, и это хорошо, поскольку в остальном он далек от каких–либо «физических занятий»^[34]. Он берет уроки фортепьяно, играет с соседскими детьми, но свой рассказ о том, как он вместе с ними лепил снеговика, завершает следующим образом: «В остальном же здесь сейчас не происходит ничего особенного, и дни проходят, как всегда, за едой, бодрствованием и сном»^[35]. Полгода спустя люди вокруг него по–прежнему «спят, едят, пьют, работают, и время проходит, словно сливочное масло сквозь пальцы», а когда его все же охватывает скука, он учит наизусть «таможенный тариф господина Фарнбюлера»^[36]. Карл фон Фарнбюлер, депутат рейхстага от Немецкой имперской партии и, стало быть, коллега отца Макса Вебера, годом ранее представил рейхсканцлеру Бисмарку докладную записку о таможенной и налоговой реформе — чтение, совершенно нетипичное для пятнадцатилетнего подростка, даже если это была всего лишь семейная шутка. Чтобы понять, кем был Макс Вебер в этом возрасте, по–видимому, нужно представить себе мальчика, который рано стал серьезным и трудолюбивым и посредством своих знаний и взвешенных суждений старался выдержать направленные на него оценивающие взгляды взрослых.

Макс Вебер появился на свет 21 апреля 1864 года в Эрфурте. Отец, в честь которого он был назван, в свое время отошел от семейного дела — текстильного производства — и покинул Восточную Вестфалию. Будучи младшим в семье, он по старому обычаю мог учиться тому, к чему лежала душа, и выбрал юриспруденцию. В Берлине, когда ему было двадцать четыре, он познакомился со своей будущей женой, Хеленой Фалленштайн. Когда родился Макс Вебер, основным местом службы его отца был городской совет Эрфурта. После университета и непродолжительной работы в должности редактора «Прусского еженедельника» — печатного органа умеренно консервативных кругов вокруг министра культуры Пруссии Морица фон Бетман–Гольвега — он выбрал административно–политическую карьеру. Она началась в 1861 году с неоплачиваемой деятельности в Берлинском городском управлении, годом позже продолжилась в Эрфурте, а в 1869 году Вебер–старший снова вернулся в будущую столицу Германской империи, где стал чиновником, по его собственным словам, «одного из самых крупных коммунальных управлений в мире»^[37]. С 1868 года он является депутатом прусского парламента, а с 1872‑го — также и рейхстага. Разделение труда в сфере государственного управления было очень незначительным: отец Вебера курировал подземные работы в строительном отделе, работал в попечительстве о бедных, заведовал городской казной, а время от времени председательствовал в городской «Осветительной комиссии», в ведении которой находились газовые фонари Берлина.

Макс Вебер–старший принадлежал к той самой национал–либеральной буржуазной элите, которая представляла демократические силы в условиях монархии и обеспечивала персоналом быстро растущий аппарат исполнительной власти, в то время как монарху при Бисмарке было позволено называться кайзером. В своей предвыборной речи, произнесенной в 1872 году в Кобурге, его тогдашнем избирательном округе, Вебер–старший рассказывает о том, что еще в молодые годы он выбрал для себя «политику в каком–то смысле как профессию». В этой же речи он объясняет, почему предпочел работу в городском совете Эрфурта университетской карьере: «Мне казалось, что сегодня, когда нам предстоит решение в высшей степени реальных, насущных задач, политическая деятельность уже не есть прерогатива профессоров, в отличие от того времени, когда речь шла главным образом о разработке и распространении политических идей. Практическая деятельность с четко очерченной сферой влияния казалось мне лучшим фундаментом для профессии, которую я себе мысленно избрал»^[38].

«Политика к каком–то смысле как профессия»: нельзя не заметить удивительного сходства этой формулировки Вебера–старшего с темой одного из самых знаменитых докладов его сына — «Политика как профессия» (1919). Однако небольшое отличие, заключенное в «каком–то смысле», говорит нам о том, что пятьдесят лет назад зарабатывать себе на жизнь политикой еще не было чем–то само собой разумеющимся, в отличие от прихода в политику людей и без того состоятельных, и требовало дополнительных объяснений. Еще в 1866 году шурин Вебера–старшего историк Герман Баумгартен из той же посылки («Политика является профессией так же, как юриспруденция и медицина, более того, это самая благородная и сложная профессия, какой только можно посвятить свою жизнь»^[39]) делает противоположный вывод: только дворяне могут найти время для занятия политикой. С другой стороны, чтобы справиться со всеми задачами, которые стояли перед системой политического управления большого города в те годы, дворян бы просто–напросто не хватило.

Домашний уклад в семье Веберов формировался под влиянием всего многообразия должностей, которые последовательно или одновременно занимал отец семейства: с одной стороны, это было его постоянное отсутствие из–за заседаний в парламентах и городском правлении или из–за разъездов во время предвыборных компаний, а с другой — постоянные гости из числа депутатов, чиновников, единомышленников и т. д. Сначала Веберы снимают дом в Темпельхофе, а в 1872 году покупают особняк в Шарлоттенбурге по адресу Лейбницштрассе, 19 — сегодня это центр «западного Берлина», а тогда и вплоть до 1920 года Шарлоттенбург еще находился за городской чертой. В одном из юношеских писем Вебера мы читаем: «После возвращения я еще пока не был в Берлине и за пределами Шарлоттенбурга»^[40]. К вилле «Хелена», как ее называют в семье Веберов, прилегает огромный сад — почти две с половиной тысячи квадратных метров. По воспоминаниям Марианны Вебер, дети на вилле росли почти как в деревне^[41]. Тетка Макса Вебера Ида Баумгартен, впервые приехав к сестре погостить, увидела «рыцарский замок в уменьшенном масштабе» — четыре этажа, включая две башенки, восемь комнат: «очаровательно для гостей, мужа и детей […], но невыносимо тяжело для домохозяйки с маленьким ребенком»^[42]. Тяжело не только из множества лестниц — Хелена Вебер страдает от частого отсутствия мужа, от большого объема работ по дому, которые она неохотно перепоручает прислуге, от нежеланной роли хозяйки дома, принимающей гостей из широкого круга друзей и знакомых супруга, и от постоянных тревог и забот о детях, и в первую очередь о Максе.