Южане и северяне

При всем желании невозможно было предположить, что Ким Чжонхён оказался в рядах добровольцев по своей воле. Уж больно не похож он был на человека, способного служить в армии. Создавалось такое впечатление, что он в модной одежде отправляется куда-то на прогулку. Уже с первого взгляда можно было определить, что он житель Сеула, а никак не Северной Кореи и что на Север он попал абсолютно случайно. Но он совершенно не унывал, вел себя довольно спокойно, не тревожась ни о чем. Мне приятно было находиться рядом с ним. Поскольку он сидел недалеко от меня, однажды, как бы случайно, я задал ему несколько вопросов. Кстати, это было мое первое неофициальное общение с добровольцами с Юга.

Я спросил:

— Вы, товарищ, учились в школе?

— Да. Учился во втором классе средней школы повышенной ступени.

— А где вы живете, ваш постоянный адрес?

— Наш дом находится на улице Чонно, 2, — ответил он четко, глядя на меня своими ясными глазами. Затем, скромно улыбнувшись, добавил:

— Мое хобби — верховая езда. Я хорошо езжу на лошади. Если бы сейчас здесь была лошадь, то я тотчас же мог бы сдать вам экзамен. Раньше мы вместе с отцом каждое утро по два часа ездили верхом.

Обращаясь ко мне, он, по корейскому обычаю, называл меня старшим братом. Никто до него еще не обращался ко мне так уважительно. Совершенно не понимая, в какой обстановке мы находимся, какие последствия может повлечь за собой подобный разговор, он откровенно говорил со мной. От неожиданности я даже смутился и немного покраснел. А он, не догадываясь ни о чем, продолжал рассказывать:

— Мой отец был депутатом парламента. Однажды я с матерью ехал в деревню на повозке, запряженной волом. И по дороге случайно был схвачен какими-то незнакомцами.

Захихикали люди, случайно подслушавшие наш разговор. А он, не обращая ни на кого внимания, продолжал рассказывать:

— Мы жили в просторном двухэтажном доме на проспекте Чонно, 2. Старший брат, вы приедете к нам в гости после Объединения? Обязательно приезжайте. Мы будем очень рады. Договорились?

Я спросил как бы ненароком:

— Откуда у тебя эта железная палка?

— А, это? Во время отступления Национальной армии какой-то дядя выбросил ее с грузовика.

Я серьезно опасался, что нас могли подслушать. Ведь если случайно кто-то из людей, сидящих рядом со мной, вроде Пак Чхонока, услышит наш разговор, то я неминуемо стану объектом критики на специальном собрании. Думая об этом, я посмотрел по сторонам, особенно на задние ряды, где сидел Каль Сынхван. Именно в этот момент он поднял руку и громким голосом спросил:

— Чем отличаются понятия «социальное происхождение» и «род занятий»? Дело в том, что в Южной Корее при вступлении в партию мы уже отвечали на подобные вопросы. Хотелось бы знать — здесь, в Северной Корее, делают то же самое или нет?

Я тут же задал ему встречный вопрос:

— А вы член партии?

— Да, — последовал ответ.

— В какой партии состоите?

— В Трудовой партии Южной Кореи. В настоящее время она объединилась с Трудовой партией Северной Кореи.

— Носите при себе партбилет?

— Нет.

— Как же так? Вы член партии и не носите партбилет с собой?

— Дело в том, что после приезда сюда, в республику, я не успел получить новый партбилет. Однако старый, наверно, сохранился… Хотя точно не могу утверждать, что это так.

— Хорошо, поговорим об этом позже, — сказал я.

Затем, знакомясь ближе с присутствующими, я стал объяснять, чем отличается социальное происхождение от рода занятий. Хотя Каль Сынхван и кивал головой, словно соглашаясь со мной, вел он себя сдержанно, с лица его не сходила подозрительная, ироничная улыбка. Нервы мои были напряжены, но я делал вид, что ничего не замечаю. Большинство добровольцев уже заполнили свои анкеты, но Каль Сынхван все еще продолжал что-то писать. Мне захотелось узнать, почему он так долго заполняет. Я подошел поближе и увидел, что он добавил еще одну графу и в ней написал небрежным почерком: «жизненный путь борьбы». Я был недоволен и не счел нужным это скрывать. Довольно холодно я сказал ему:

— Пожалуйста, заполните сначала уже имеющиеся графы, а другие успеете позже.

Каль Сынхван нехотя протянул мне свои записи:

— Да. Теперь закончил.

В анкете было написано: возраст — 29 лет, место проживания — Сеул, социальное происхождение — из рабочих (революционер), род занятий — учитель…

С самого начала он показался мне немного чудаковатым.

2

Как человек Каль Сынхван мне не нравился, поэтому не очень-то интересовал меня. Но я вынужден был контактировать с ним и собрать его анкетные данные, чтобы передать вышестоящему органу.

Можно сказать, что этим добровольцам с Юга изначально не везло. Сначала все они — пятьдесят человек из разных провинций Южной Кореи — были собраны в Сеуле. Однако в последней декаде июля они оказались никому не нужными людьми: по существу, никто конкретно за них не отвечал. В хаотической обстановке тех дней каждая воинская часть, каждое учреждение прежде всего думало о собственном спасении. Этих бесхозных людей перебрасывали из одной инстанции в другую, словно волейбольный мяч на игровой площадке. Иногда в течение двух дней (а бывало даже каждый день) их то сдавали, то принимали различные организации. Например, из мобилизационного отдела направляли в интендантский, затем в какую-то тыловую часть, потом в штаб корпуса и т. д. Эта неразбериха продолжалась до августа, пока их не отправили на Север, где кое-как разместили в нескольких подразделениях.

Каль Сынхван как-то рассказал мне:

— Сначала в отряде было около ста человек, но постепенно количество добровольцев уменьшалось — удирали, кто как мог. Да и никакого контроля, по существу, не было. Для порядка утром и вечером делали перекличку. Сдающая и принимающая стороны не знали ни фамилий людей, ни их точного количества. Одним словом, не было никакого учета. Тогда я решил как-то остановить уменьшение численности нашего отряда. Как член партии я был обязан это сделать. Вообще кто-то должен сделать первый шаг для наведения элементарного порядка.

Формальным поводом для нашего разговора послужило его стремление рассказать, почему он не носит с собой партбилет. Однако, по существу, Каль Сынхван ничего конкретного не объяснил, все говорил о последних событиях в жизни добровольцев. При этом он не раз намекал на сугубо доверительный характер разговора. Однако я критически отнесся к его сообщениям, считая, что это его личное мнение, которое не может быть официально подтверждено. Вот почему, откровенно говоря, я с самого начала пропустил его слова мимо ушей. Полагаю, что точно так же поступали и те, кто сдавал и принимал этих несчастных добровольцев. Даже если кто-то и попытался навести порядок среди этих неорганизованных людей в той обстановке хаоса и неразберихи, это все равно ни к чему бы не привело. Вообще говоря, никого это и не интересовало, кроме Каль Сынхвана. На общем фоне он выделялся своим пылким характером.

Каждое воинское подразделение, принимая добровольцев, не получало никаких сопроводительных документов, поэтому его руководство абсолютно не знало, кто какую должность занимает в отряде. Вообще-то принимающая сторона особенно и не задавалась этим вопросом. И люди, передаваемые по такой упрощенной схеме, в том числе и Каль Сынхван, тоже постепенно привыкали к своему положению и старались сдерживать свое волнение при встрече с новым начальством.

Каль Сынхвану, возглавившему эту группу добровольцев с самого Сеула, по-видимому, тоже было неловко рассказывать о себе и о своей работе каждый раз при встрече с начальством новой воинской части. И это не случайно. Подчиненные ему добровольцы относились к нему вполне лояльно. Но в то же время каждый стремился решать свои проблемы самостоятельно, исходя из конкретной обстановки. Так что о внутренней сплоченности команды не могло быть и речи. К своей работе люди относились совершенно безразлично, вели себя как посторонние наблюдатели.