Из Лондона в Москву (СИ)

Мы возвращались в город на открытой машине, и они всю дорогу распевали русские народные песни. Всё-таки большевики очень весёлые создания!

В отель мы прибыли вовремя, собрали багаж и успели на поезд, идущий в Стокгольм. Прощание было очень тёплым и трогательным. Литвинов сказал, что, если в Стокгольме возникнут проблемы с визой, мне следует вернуться в Христинию, и он пошлёт кого-нибудь со мной, чтобы провезти меня через Мурманск. Но госпожа Литвинова выразила уверенность, что всё будет в порядке. «Такие люди всегда добиваются своего», - заметила она, но пояснять своей мысли не стала. А я задумалась, к какому сорту людей она меня причислила.

Две секретарши попросили передать привет своим друзьям в Москве. Казалось, они очень завидовали нашему отъезду. Одна из них, с прекрасными каштановыми волосами, с жаром рассказывала мне, какие возможности открыла Революция для женщин. Сама она – убеждённая коммунистка и, не покладая рук, работает по десять часов в день за мизерную зарплату. Её последними словами были: «Поезжайте и убедитесь сами, а когда вернётесь в Англию, рассказывайте о нас только хорошее!».

15 сентября 1920 года. Среда.

Стокгольм. Мы прибыли в восемь тридцать утра. На вокзале нас встречал Фредерик Шторм, руководитель левого крыла Социалистической партии Швеции. Я нашла этот приём забавным. Ведь в предыдущие годы меня лично встречал наследный принц, и мы в королевском кортеже отправлялись во дворец. Теперь, проезжая мимо старинного дворца, я с грустью смотрела на окна принцессы Маргариты. Когда-то я гостила в этом дворце. Казалось, это было так давно и в другом мире.

Нас довезли до "Grand Hotel", но в нём не было свободных номеров. Тогда мы развернулись и направились в роскошную квартиру, принадлежащую Красину, где в его отсутствие проживал товарищ Юон (Juon).

Мы нашли там гостеприимный приём и обильный завтрак. Юон – высокий и широкоплечий мужчина, половину его лица скрывает чёрная борода. У него хорошие манеры. Необычайно большие зрачки придают его глазам выражение острой наблюдательности и любознательности. Его брат – известный в России художник. С Каменевым они говорили в основном по-русски. Я начинаю понимать интонации, но не рассчитываю на скорое усвоение русского языка. Думаю, что в ближайшие недели мне придётся больше полагаться на своё зрение.

Во время завтрака позвонили из "Grand Hotel" и предложили нам номера люкс. Поэтому мы вернулись, и работники гостиницы были с нами весьма вежливы. С этого момента мы стали объектом внимания журналистов. Набежали газетные репортёры, чтобы взять у нас интервью. Некоторые из них говорили только по-немецки, кто-то мог изъясняться на плохом английском, кто-то разговаривал по-французски. Ко всему этому примешивались шведская и русская речь. От такого смешения языков просто кружилась голова!

Среди этих людей особенно выделялась одна фигура. Это был Рязанов, семидесятилетний старик с греческим профилем, растрёпанной бородой и ястребиным взглядом. Весьма примечательная личность! Этот человек провёл пять лет в одиночной камере за свои убеждения. Он был вежлив по отношению ко мне. Рассматривая меня, его взгляд смягчался, и он уже не казался таким суровым и мрачным.

Другой человек, привлёкший моё внимание, оказался поэтом и коммунистом по имени Торре Норман (Torre Norman), который перевёл Руперта.

Господин Шторм сопровождал меня в Эстонское Консульство, чтобы получить визу в Ревель. Там, как я и ожидала, возникла масса препятствий, ничего не было подготовлено, а пароход уходил завтра в четыре дня. И всё же я была уверена, что всё разрешится. Ведь невозможно, чтобы это оказалось концом моего путешествия!

Большой компанией мы обедали в ресторане, на нас обращали внимание. Затем мы все отправились в Skansen, прекрасно провели время и выпили чаю.

Вечером Каменев ушёл на какую-то важную встречу. Пока он отсутствовал, я пыталась отбиваться от назойливых журналистов, которые непрестанно звонили по телефону и просили об интервью. В десять часов вернулся Каменев, и мы поужинали в гостиной. Он выглядел ужасно уставшим. Один репортёр постучался в двери и попросил о встрече с Каменевым, но я настояла, о переносе этой встречи на следующий день. Мне показалось, Каменев с радостью согласился.

16 сентября 1920 года. Четверг.

Стокгольм. Утром я позвонила по телефону в королевский дворец и попросила соединить меня с кронпринцем. Каменев советовал мне не рисковать: учитывая, в какой компании я оказалась, во дворце мне могут оказать весьма холодный прём. Пришлось ему разъяснить, что кронпринц – самый демократичный принц во всей Европе.

Принц Густав был сильно удивлён. Он загорелся идей немедленно меня увидеть и пригласил на ланч, чтобы вдоволь наговориться. Каменев с интересом прислушивался к нашему разговору. Позже он признался мне, что ему понравился «стиль». Это удивило меня. Неужели он ожидал, что я поведу себя как-то иначе? Я попросила принца сделать мне одолжение и разрешить Эмми, служанке принцессы Маргариты, прийти ко мне и помочь с покупками. Эмми не замедлила явиться, мы мило встретились, и она оказала мне большую помощь: Эмми знала, в какие магазины меня повести, к тому же она говорила по-шведски.

Я поручила ей забрать посылки на моё имя, а сама взяла такси и сказала шофёру: «Дворец кронпринца!». Он утвердительно кивнул и поехал совсем в другую сторону. Мы остановились напротив "Kronprinzen Hotel". Спорить было бессмысленно. Мне ничего не оставалось, как вбежать в отель и найти кого-нибудь, кто говорил бы по-английски. Я объяснила свою ситуацию. Это очень позабавило работников отеля и шофёра такси, когда ему разъяснили, куда мне на самом деле было нужно!

Принц Густав выглядел таким одиноким в этих огромных залах, где ещё совсем недавно звучал её голос (кронпринцесса скончалась в мае 1920 года). Он предложил мне присесть и стал расспрашивать о моих планах и самой поездке. Принц с интересом слушал меня и заметил, что я поступила совершенно правильно, уладив вопросы персональной выставкой в октябре, иначе пришлось бы пожертвовать поездкой. Он выразил беспокойство о возможных опасностях, но искренне добавил, что это моё личное дело, и никто не имеет права решать за меня. Конечно, его интересовало, что за люди Каменев и Литвинов. Ничего не утаивая, я поделилась своими впечатлениями.

Пока мы разговаривали, позвонил Каменев и сообщил, что Консулат Эстонии предоставил мне визу.

Нас пригласили к столу. Фрейлины и A.D.C. казались озадаченными. Для них, привыкших к строгому этикету, было невероятным, что приходилось сидеть за одним столом с человеком, едущим в Россию в компании с Каменевым, чтобы там лепить бюсты Ленина и Троцкого!

Принцу очень хотелось, чтобы я не чувствовала ни в чём недостатка. По его приказанию мне принесли две огромные жестяные коробки печенья и сигареты. Ко всему прочему, он отложил свои предстоящие поездки в Афины и Италию в надежде, что мы снова встретимся, когда я буду возвращаться обратно. Принц галантно проводил меня до такси, ожидавшим во внутреннем дворе, и пожелал удачи.

Я вернулась в "Grand Hotel" и к своему ужасу увидела большую группу «товарищей», сидевших за столом в номере у Каменева. А нам предстояло немедленно уехать, чтобы успеть на пароход, отплывающий в Ревель (Таллин).

17 сентября 1920 года. Пятница.

Сейчас вечер. Мы только что причалили в финском порту Hongo. По приказу властей, никому не разрешено покидать пароход. Между Россией и Финляндией мир ещё не установлен, поэтому Каменев, сойди он на береге, может быть запросто арестован. Последний раз, когда он прибыл в Финляндию, не зная, что город в руках белых, его заключили в тюрьму на три месяца, слава Богу, не расстреляли. Пока всё в порядке. Наш небольшой пароход держится вблизи Оландских островов. На ночь нам придётся пришвартоваться в Hongo, поскольку до Ревеля ещё сутки пути, а на этом участке попадаются плывучие мины.