Из Лондона в Москву (СИ)

Однако, это довольно сложный вопрос, чтобы его здесь обсуждать.

Вечером позвонил Каменев, сказал, что сможет выкроить время и навестить меня. Я попросила его постараться успеть к ужину. И он явился, измождённый и побитый борец, полный негодования, но способный продолжать борьбу и верить в успех. Он задержался у меня до одиннадцати вечера и сказал, что чувствует себя лучше. Спокойная обстановка благоприятно повлияла на него. Через несколько дней может возникнуть угроза войны, и при сложившихся обстоятельствах они все уезжают в пятницу. Как замечательно: я тоже еду с ними!

25 августа 1920 года. Среда.

Красин пришёл на второй сеанс позирования в пять вечера и оставался у меня до семи тридцати. Я узнала самые последние новости. С ним очень приятно общаться, и мне доставило большое удовольствие работать над его бюстом. Он создаёт впечатление человека с железной волей. Он выдержан, искренен, полон достоинства, горделив, уверен в себе и не тщеславен. Имеет научный подход к событиям и людям. Пронзительный взгляд, чувствительные ноздри, плотно сжатые губы, если он не улыбается, и выраженный подбородок.

26 августа 1920 года. Пятница.

Красин предложил позировать мне в третий раз, явился в пять вечера и ушёл после семи. Угроза войны миновала, и он заверил меня, что, Каменев уедет в Россию в ближайшие две недели. Я пребывала в таком возбуждении, что не могла заснуть. Если отъезд отложится, то десятого сентября мне придётся отправиться в Оксфорд для работы над бюстом F.E., а потом намечено открытие моей выставки, и тогда поездка в Москву отодвинется ещё на более неопределённый срок.

Я работала, не покладая рук, и вскоре бюст Красина был готов. Думаю, он получился на славу. После ужина меня навестил Сидней, и мы начали строить всякие предположения о России, о том, что может произойти. Его чрезвычайно всё это интересует.

27 августа 1920 года. Пятница.

В одиннадцать утра на заключительный сеанс пришёл Каменев. С последней нашей встречи у него заметно улучшилось настроение. Он не переставал посмеиваться по поводу ответа Чичерина Ллойду Джорджу, который по своей сути был неприкрытой пропагандой, но все газеты опубликовали его, поскольку это являлось официальным заявлением!

Этим утром я проснулась совершенно разбитой, у меня тряслись руки, чего раньше никогда не случалось. Каменев пришёл примерно в таком же состоянии. Он рассуждал о политике, сильно разволновался и забавно сдвигал брови, что мне понравилось. Я хорошо поработала и совершенно изменила индивидуальность его бюста. Думаю, он остался доволен.

Как бы, между прочим, он заметил, что не собирается ждать здесь две недели и уедет не позднее следующей пятницы. Интересно, удастся ли ему осуществить это намерение?

Пришёл мой брат Питер со своей знакомой. Это внесло неудобство, я стала отвлекаться, а хотелось закончить последний сеанс в спокойной обстановке. Чувствуя усталость, я решила сделать перерыв в работе.

Мы отправились на ланч в "Claridge’s". Там к нам присоединился Сидней Кук, я представила его Каменеву.

Сидней пригласил нас провести выходные в его доме на острове Вайт. Несколько дней назад Каменев, как и многие добропорядочные иностранцы, выразил желание побывать на острове Вайт (Isle of Wight, остров в Британском канале, к югу от берегов Англии – Ред.). Всё устроилось замечательно! Я планировала навестить своего дорогого сына Дика, но пришлось в качестве компенсации послать ему через Питера забавного игрушечного крокодила.

Вечером тётушка Дженни (Леди Рандольф Черчилль, мать сэра Черчилля – Ред.) пригласила меня на ужин. У неё был ларингит, и она выглядела больной. Мы ужинали в гостиной. Она расспрашивала меня, чем я сейчас занимаюсь, но я тактично не стала упоминать русских и Россию.

Тётушка заметила, что последнее время меня стали критиковать за слишком вольный образ жизни. Это меня позабавило: я представила негодующую толпу знакомых, завидующих моей свободе, поскольку у них этой свободы не было, а они прекрасно знали, что свобода ценится выше всего.

Я спросила тётушку Дженни: «А что мне остаётся делать? Как жить? Я – вдова, мне самой приходится зарабатывать на жизнь». Она не стала мне возражать. Было бы неуместно заводить разговор о новом замужестве, которое в действительности положило бы конец всему: моей независимости, работе и, наконец, моему счастью, целиком связанным с моим творчеством.

28 августа 190 года. Суббота.

Мой помощник Смит занят в студии отливкой бюстов Каменева и Красина. Я испытала восхитительное чувство облегчения: завершена работа над двумя бюстами и над композицией «Победа». Сейчас у меня временная передышка. Интересно, кто будет следующим?

Каменев заехал за мной в четверть первого, и мы успели на поезд, который отправлялся в Портсмут в двенадцать пятьдесят с вокзала Ватерлоо. На берегу нас уже ждал Сидней. Нам предстояла пересечь канал, чтобы попасть в его дом на острове Вайт недалеко от Ньюпорта. Переправа оказалась приятной, погода стояла тёплая и безветренная. На другом берегу, мы пересели в машину и, проехав семь миль, оказались в поместье Сиднея.

Сразу пошли отдохнуть на теннисный корт. Выпив чая, мы расселись на огромном ковре. Солнце садилось всё ниже и ниже, а мы, затаив дыхание, целый час слушали рассказ Каменева о Русской Революции.

Он говорил по-французски, запинаясь и подбирая слова, но мы его отлично понимали. Больше того, ему удалось передать атмосферу происходивших событий, и перед нами словно оживала картина тех дней. У Каменева настоящий дар рассказчика.

Мы, не прерывая его, слушали с большим вниманием. Каменев начал издалека, вспомнив события двадцатилетней давности, когда он вместе с Лениным, Троцким и Красиным только вступил на революционное поприще. Он поведал нам об их секретных организациях, о том, как их выслеживали, о годах и месяцах, проведённых в тюрьмах и ссылках. Нас пригласили к столу, и за обедом Каменев продолжил свой захватывающий рассказ. Он проговорил почти весь вечер.

Каменев кратко, но очень выразительно охарактеризовал индивидуальность и психологию Ленина. Он рассказывал и о других, в том числе, и о председателе Чрезвычайной Комиссии, "Железном Феликсе", аскете и фанатике, которого Советы назначили главой «La Terreur» - террора.

Об этом человеке Максим Горький написал: «В его глазах застыла мука». Он выполняет свою задачу, страдая в душе, но с твёрдой уверенностью, что это необходимо для светлого будущего, где закон будет стоять на страже порядка. Этот человек спит на узкой кровати за занавеской в своём «кабинете». У него почти нет друзей. Его не интересуют женщины. Но он любит детей и проявляет заботу о своих сотрудниках, когда они переутомлены работой или больны.

Невозможно пересказать любую историю, поведанную Каменевым: так выразительно он сумел их передать. Единственное, о чём я искренно сожалею, что его аудитория состояла только из нас двоих. А сколько бы людей могли получить удовольствие!

29 августа 1920 года. Воскресенье.

После завтрака я спустилась вниз и увидела моих двух друзей, сидящих у камина. Я пожурила их за мерзлявость и потянула в сад. Каменев снова стал рассказывать о революции, и мы слушали его до тех пор, пока не замёрзли. Пришлось вернуться в дом и греться у огня. Господи, говорила я сама себе, не дай мне забыть это удивительное повествование.

В два тридцать, когда погода улучшилась, мы отправились в открытой машине на прогулку по острову. Остановились на высоком берегу, откуда открывался прекрасный вид на бескрайнее море и полоску опустевшего пляжа внизу. Все вышли из машины и стали осторожно спускаться вдоль склона. Холмистая поверхность восхитительного пляжа была покрыта мелкой галькой. Сидней и я стали плескаться в воде, а Каменев, наблюдавший за нами, начал весело смеяться. Пока мы с Сиднеем сидели на берегу, засыпав ноги галькой, Каменев писал посвящённые мне стихи на обороте пятифунтовой купюры.