Моя Европа

С самого начала войны я начал вести дневник. Это вошло в привычку, которую я сохранил до настоящего времени. Первые записи делались нерегулярно, но всё же они проливают свет на некоторые события и отражают черты моего характера. Перечитывая дневник сегодня, мне стыдно признавать, что опыт у меня тогда почти отсутствовал, я был непоследовательным и по молодости лет даже нахально самоуверенный. Я записывал и говорил то, что я чувствовал, уверенный в правоте собственного предвидения. Тогда я не знал дипломатии и политики. До тех пор мой интерес ограничивался театром. С наступлением войны мне пришлось знакомиться с политикой, которая захватила всё моё существование, и я высказывал свои мнения уверенно и напористо, что так свойственно молодости. Неудивительно, что мне пришлось испортить отношения со многими людьми, и у меня появились враги. И всё же этот наивный дневник показывает, как много мне приходилось работать, недосыпать, чтобы встречаться с либералами, социал-революционерами и меньшевиками в Москве, и ещё выкраивать время на посещение театров. Чтобы сводить концы с концами, я начал писать короткие заметки о русской жизни. Сейчас я думаю о моей энергии в молодости с восхищением и ностальгическим сожалением.

В годы войны русские удивили меня непостоянством своего темперамента, который постоянно колебался от экстремального оптимизма до глубокого пессимизма. Самым ярким примером служил замечательный Ликиардопулос (Lykiardopolos), секретарь Московского Художественного театра (МХАТ) и страстный англофил (Греческий еврей, типа Гаврилы Попова. Прим. ред.). Он был не только талантливым журналистом, но и знал много языков, включая греческий. А когда мне разрешили организовать в Москве небольшое бюро пропаганды, он вызвался мне помогать и фактически стал единственным моим сотрудником. Это был мой первый опыт в вопросах пропаганды, и расходы по содержанию бюро в год не превысило тысячи фунтов стерлингов. Незадолго до этого Лики, как мы его называли, вернулся из поездки по Швеции и был уверен, что Германия непобедима. Позднее, когда Россия начала нести потери, я поручил ему поездку в Германию с греческим паспортом. Он вернулся, потрясённый упадком германской экономики и снижением уровня жизни немецкого народа. Теперь он считал, что война закончится революцией, но не в России, а в Германии. Незначительные успехи Русской армии приводили его в восторг. В случае отступления русских он впадал в глубокое уныние. Такая смена настроений была характерна для большинства русских. Конечно, имелись и исключения, такие как Михаил Челноков, депутат Государственной Думы, московский городской голова. Он ещё возглавлял Союз русских городов, который вместе с Земским Союзом проделывал огромную работу по снабжению армии после того, как великий князь Николай Николаевич настоял на том, чтобы общественные организации, наконец-то, оказали содействие Военному Министру. Челноков, с которым я подружился, относился к тому типу русских людей, которые в любых обстоятельствах сохраняют выдержку и хладнокровие. Во время войны он постоянно рассказывал мне о нарастающих проблемах между демократами и реакционерами. (Во время войны постояно рассказывать что-то английскому разведчику - для этого надо быть конечно "патриотом". К несчастью этот "патриот" был ещё депутат Думы и московский городской голова и Председатель Союза русских городов! Типичный интеллигентный еврей: http://www.hrono.ru/biograf/bio_ch/chelnokov_mv.html Прим. ред.).

Грубо говоря, это был конфликт между Москвой и Петроградом. Москва была настроена патриотично и стояла за поддержку англичан, считая, что настоящую победу Россия одержит только при таком правительстве, которому полностью доверяет народ. Петроград опасался длительной войны, которая может спровоцировать революцию, и поэтому его позиция была оборонительной и прогерманской. Эту позицию ещё можно назвать анти-английской, поскольку в Петрограде распространялись слухи, что Англия будет драться, пока не погибнет последний русский солдат. Эти же слухи широко муссировало Советское правительство в годы Второй Мировой войны. Конфликт между двумя крупнейшими городами России продолжался до Первой (Февральской) революции. Она произошла в марте (по старому стилю) 1917 года, а прелюдией к ней было взятие Варшавы 4 августа 1915 года. За тот период времени Царь закрыл работу Думы, сменил несколько министров и вместо непопулярного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича заступил на его пост. Приняв командование Русской армии на себя, Царь тем самым подписал свой приговор. За те восемнадцать месяцев русские познали множество поражений и одержали только несколько побед. Вера в скорую победу улетучилась. В тот период времени Император большую часть времени проводил в Ставке, а Распутину приписывалось усиливающееся влияние на Императрицу. Москва наполнялась беженцами и ранеными, чьи рассказы только усиливали пессимизм. Продовольствие исчезало. Сверх того, распространялись самые невероятные слухи, создавая напряжённую атмосферу в обществе, которую так давно ждали разрушительные элементы. Хотя большинство большевистских лидеров находилось в эмиграции или ссылках, имелось достаточно других оппозиционеров, готовых выполнить ленинский приказ и превратить империалистическую войну в гражданскую. Забастовки на фабриках и заводах участились и носили более угрожающий характер. Новые попытки мобилизации стали приводить к беспорядкам и хулиганству. Усмирить недовольных можно было только грубой силой. Забастовщиков расстреливали или разгоняли нагайками. Однажды вечером я услышал стрельбу, доносившуюся с улицы, и побежал к окну. На Тверской происходили беспорядки, и когда я смешался с толпой, казаки и полиция начали теснить людей на бульвар и прилегавшие улицы. Оказалось, что полиция пыталась арестовать пьяного солдата. Какие-то студенты кинулись ему на подмогу. Быстро собралась толпа любопытных, и полиция потеряла контроль над происходящим. Вызвали казаков, они открыли пальбу. Пять человек было убито, десятеро раненых. Арестовали несколько офицеров, пытавшихся защитить пьяного солдата от полиции. Происходили забастовки и демонстрации против закрытия Думы. Я направился за разъяснениями к генералу Климовичу в местный округ http://www.hrono.ru/biograf/bio_k/klimovich.html . Он заверил меня, что опасаться нечего, демонстрации и забастовки не носят серьёзного характера, и если бы их пресекли в самом начале, то ничего бы и не было. Он считал, что проблема лежала в нерешительности министров, и надеялся на новый созыв Думы. Новая Дума, по его мнению, отвлечёт Прогрессивный Блок на разговоры, а как только они начнут разговаривать, то погрязнут в спорах. Прогрессисты, заметил он с уверенностью, лишены мужества.

Тогда многие чиновники считали, что полиция и высшие начальники вполне способны покончить с беспорядками. Надо заметить, что российская судебная система была способна закрыть глаза на преступления, в которых замешаны полиция или важное должностное лицо. В апреле 1916 года в Москве слушалось дело, которое возмутило даже невозмутимых русских. Помощник Начальника полиции в Варшаве влюбился в жену офицера, который ушёл на фронт. После взятия Варшавы этот помощник Начальника Варшавской полиции увёз даму в Москву и зажил с ней в собственной квартире. Муж этой дамы получил отпуск и приехал в Москву. Друзья уже успели сообщить ему, что произошло, и он направился на ту квартиру. Не слушая объяснения прислуги, что дома никого нет, он ворвался в квартиру и добрался до запертой двери спальни. Помощник Начальника Полиции сделал несколько выстрелов сквозь дверь и убил безоружного офицера. Его арестовали по обвинению в убийстве, но суд вынес оправдательный приговор. Этот случай не прибавил популярности полиции. Ненависть к полицейским усиливалась ещё и тем, что они не призывались на военную службу и не отправлялись на фронт.

Патриоты на фронте и в тылу делали всё возможное, чтобы подавить революционные требования и предотвратить подписание позорного мира. Их целью была война до победного конца. Но все их старания подтачивались растерянностью и нерешительностью командного состава. Ещё в январе 1916 года генерал Алексеев http://www.hrono.ru/biograf/alexeev.html , один из самых опытных и талантливых русских генералов, признался Челнокову: «С Императором всё в порядке. Проблема в том, что всё его окружение состоит из мерзавцев». Но Император не был «в порядке». Бесспорно, его намерения были самые искренние, но как любая слабая личность, он терялся в сложных ситуациях, когда возникала необходимость действовать твёрдо и решительно. Земельная реформа могла бы сильно укрепить его авторитет, поскольку девяносто процентов солдат были выходцами из крестьян. Но земельная реформа рассматривалась как уступка либералам, и поэтому не входила в интересы окружения Императора. Более того, Император находился под сильным влиянием жены, Императрицы Александры Фёдоровны, а ещё до переломного 1915 года за ней прочно укрепилось прозвище «немка». Неспособный управлять страной и не хотевший подписывать позорного мира, Николай Второй продолжал войну, которая становилась всё более непопулярной. И задолго до финальной трагедии Император потерял преданность и поддержку своего народа.