Я смотрю хоккей

Поверьте моему опыту: спортсмен, мечтавший о победе и готовившийся к ней годы, не может за нее не бороться. Неверно составленный план, недостаток сил или мастерства, ошибки — другое дело. Но то промахи, а не преступления. За них бывает обидно, порой до боли, но не стыдно…

Об эгоистах и людях аморальных писать надо. Но тут уж доказательства самые неопровержимые — на стол!

Вот видите, как бывает: вместо того чтобы рассказать о журналистах, о сложном и тяжком труде этих людей, которых с совершенно новой стороны открыл мне Стокгольм, я начал с критики и поучений — как и о чем им писать… Да нет, никого поучать я не собираюсь. Я пишу то, что думаю. По отношению к друзьям это обязанность.

День четвертый

STOCKHOLM

СССР — Канада. Волнуюсь. Но игра складывается для нас очень легко. Точное повторение нашей люблянской встречи со сборной Чехословакии. Тот же темп, то же бурное начало, так же быстро растет счет. И даже результат первого периода почти как в Любляне — там было 4:0, тут — 5:1. Я совсем успокаиваюсь и уже могу оторваться от поля и понаблюдать за тем, как ведут себя на скамейке ребята, а главное, тренеры.

До чего же они разные, наши тренеры! Чернышев всю игру стоит или сидит на месте, почти не говорит, лишь изредка негромким голосом сделает короткое замечание сменившемуся игроку. Тарасову не сидится. Он ходит вдоль скамейки, и к каждому у него есть какие-то указания. Его призывы, обращенные к полевым игрокам, слышны не только нам и тем, кто поблизости, но, по-моему, и публике из дальних рядов. Вот самые колоритные из его реплик:

— Биться за каждый сантиметр поля!

— Все делать быстрей! Двигаться больше! Укатывать противника!

— Бояться бортов!

— Зингера даете бить! (Один из канадцев врезался в Зингера.)

— Не соглашаться на сбрасывание темпа! В нашей команде нет ленивых!

— Ничего не делать медленно!

— Не уступать в мужестве!

— Женька! До чего же незлой бросок! Уж больно мы, русские, добрые!

После игры традиционная пресс-конференция, на которой тренеры только что сыгравших команд отвечают на вопросы корреспондентов. Чернышев и Тарасов ходят на эти пресс-конференции по очереди. Сегодня очередь Тарасова. Репортеры знают об этом, и потому свободных мест в зале нет. Во-первых, Тарасов строит свою речь так, что отдельные фразы можно выносить прямо в заголовки. Во-вторых, от него обязательно ждут какой-нибудь оригинальной выходки: вместо того чтобы отвечать на вопросы, начнет задавать их сам или затеет с кем-то ожесточенный спор. А оюурналисты это очень любят…

Действительно, до чего же разные люди наши тренеры! Более разных трудно было бы найти, даже если искать специально. Я так же не могу представить Чернышева, говорящего громко, как Тарасова, говорящего тихо. Я, кажется, ни разу в жизни не видел Чернышева выведенным из состояния душевного равновесия, даже в минуты тяжелых поражений его команд — «Динамо» или сборной. Тарасова я никогда не видал спокойным, даже когда ни обстановка, ни время дня не давали никаких поводов для волнений.

Чернышева не так-то просто разыскать среди игроков во время матча; он занимает свое место у бортика и одет-то всегда словно нарочно, чтобы остаться в тени — во все черно-серое. Тарасов не может усидеть на месте более пяти секунд подряд. Его громогласные тирады — хлеб для репортеров, его мимика и жестикуляция, словно магнит, притягивают к себе кино-, фото- и телеобъективы. И одет он дома во время игр по большей части в цветастый форменный свитер ЦСКА, только там, где у хоккеистов пришит номер, у него какая-то необъяснимая буква «Т».

На тренировках место Чернышева — за пределами поля, все у того же бортика, место Тарасова — в гуще событий, на льду. На установках Чернышев говорит первым, сдержанно и предельно сжато излагая план игры и задания каждому. Тарасов его дополняет и завершает свою речь эмоциональными призывами «не посрамить», «отдать все силы», «проявить преданность» и т. д.

Все знают, что, прежде чем принять какое-то важное решение, они порой подолгу спорят, но на глазах игроков выступают всегда единым фронтом и во всем друг друга поддерживают.

Я смотрю на них во время игр в Стокгольме и думаю: а на кого из двух хотел бы походить будущий тренер Борис Майоров? (Уже тогда я все больше и больше подумывал о тренерской работе.) Если быть честным до конца, то полностью — ни на кого. Хотелось бы найти свое лицо и свое место в хоккее. Как нашли его, скажем, Пучков, Эпштейн или Богинов, не ставшие тенью двух генеральных конструкторов нашего хоккея, а отстаивающие свои взгляды и принципы.

Но позаимствовать какие-то черты у каждого из тренеров сборной я был бы рад.

Меня всегда восхищала выдержка Аркадия Ивановича. Как не хватает мне всю жизнь этого качества!

Сколько раз моя несдержанность, вспыльчивость дорого обходились и мне и команде! Удаления с поля, дисквалификации… И хоть с годами я стал сдержаннее, как мечтал бы я перенять у Чернышева его умение владеть собой, сохранять невозмутимость даже в самые трудные минуты матча. Его спокойствие передается команде и очень выручает даже тогда, когда положение кажется совсем безнадежным. Раз тренерская мысль работает четко и ясно, раз мы живы, и здоровы, и полны сил, значит судьбу еще можно переломить. Да мы и переламывали ее нередко.

Однако по темпераменту мне ближе Тарасов. Страстность Тарасова не всегда полезна команде. Забывшись, он может сделать несправедливый упрек игроку, даже оскорбить его. Ветераны привыкли и реагируют на все это не так болезненно, а молодые, которые в ответственных матчах и без того нервничают страшно, прямо-таки ломаются. Потом игрок поймет, что тренер вел себя так не со зла, что он желает и команде и ему, игроку, победы и вообще добра. Но это будет потом. А в горячке игры он оскорблен, оскорблен незаслуженно. Ведь он тоже старается и хочет как лучше. А ему не объяснили его ошибку, не выслушали. И ответить так же резко он не может — не имеет права: дисциплина ведь в сборной военная.

Свидетелем подобных сцен я был не раз за свою жизнь в сборной. Не только свидетелем, но и, так сказать, потерпевшим. Случались такие сцены и в Стокгольме. И команда от этого страдала. Особенно молодые.

Но, кажется, никому и никогда не обходилась так дорого вспыльчивость Тарасова, как его команде, команде ЦСКА в чемпионате страны 1969 года.

Шел последний матч первенства. Играли ЦСКА и «Спартак». Чтобы завоевать золотые медали, ЦСКА должен был победить. Нам достаточно было и ничьей. Истекала десятая минута третьего периода. Мы вели 2: 1. И вдруг инцидент, который, уверен, навсегда запомнит всякий, кто был на матче или смотрел его по телевизору. Петров забивает нам второй гол, но судьи его не засчитывают. Оказывается, табло Дворца спорта, как обычно, испортилось, контрольный секундомер показал, что первая половина третьего периода закончилась, а свисток, возвещающий об этом, потонул в шуме трибун.

Я представляю себе, какая буря разразилась в душе Тарасова, когда он увидел, что судьи не хотят засчитывать гол, гол, который его команда заработала честным трудом: ведь ребята не знали, что время истекло, и играли так, словно ничего не произошло. До победы, кажется, остается чуть-чуть, и вот чья-то злая воля отбрасывает команду назад. Я даже представить не могу, что делал бы я в такой ситуации. Уж наверняка разбил бы клюшку о лед. Тарасова вспыльчивость толкнула на роковой шаг. Он запретил хоккеистам продолжать матч и не снимал запрет в течение 35 минут.

Я не говорю о моральной стороне этого эпизода: посетители потеряли время понапрасну, сорвана была телевизионная программа… Я говорю о том, как больно ударила вспыльчивость Тарасова по его же команде.

Я тринадцать лет играю в командах мастеров и то знаю, что, не засчитав гол, судьи никогда не отменят свое решение. Не было такого случая в практике большого хоккея. А Тарасов вдвое опытнее меня и знает это еще лучше. Ясно, что добиться своего с помощью бойкота он не мог.