Штурм Берлина. Воспоминания, письма, дневники участников боев за Берлин

– Вперёд, товарищи, слава Сталину!

Когда я бежал, мне казалось, что мой автомат сам выполняет требование своего хозяина, и я только боялся отстать от моего друга Николая Екимова, бежавшего рядом со мной.

Ни один из прорвавшихся к КП немцев не ушёл отсюда живым.

На переднем крае тем временем снова разгорался бой. К высоте, которая отныне должна была оставаться нашей, снова подходили лощиной немецкие танки. После нападения на КП телефонная связь с высшим "хозяйством" была прервана, пришлось переключаться на радио. Связавшись и доложив командованию обстановку, радист вдруг ловит позывные эскадрильи "Ильюшиных".

– Вот это подмога! – с удовлетворением говорит капитан Шинкаренко.

Между лётчиками и пехотой завязывается дружеский разговор.

– Марс, Марс… – повторяет капитан Шинкаренко, стараясь перекричать артиллерию. – Уточняю цели… Вражеские танки в количестве до двадцати машин в лощине западнее высоты 10,3 готовятся к контратаке. Сообщите: ясно ли слышали меня?

С воздуха отвечают:

– Понял, понял, цель вижу, иду в атаку…

С помощью наших славных соколов мы отстояли занятую высоту. Когда лётчики улетали с поля боя, окутанного дымом горящих танков врага, каждый из нас провожал их благодарным взглядом.

СТАРШИЙ СЕРЖАНТ П. СЫСОЕВ

Четверо на высоте

Высота эта, расположенная в четырех километрах западнее Одера в районе Гросс-Нойендорф, такая крошечная, что у нас на Урале её и холмиком не назвали бы. Но тут, в низине, она казалась настоящей горой, и немцы дрались за неё с бешеным упорством. В середине марта мы сменили подразделение, которое только что отбило эту высоту у немцев, отступивших на вторую линию траншей.

Склон, на котором окопался наш взвод, был весь изрезан ходами сообщения – новыми, вырытыми нами, и старыми, немецкими, соединявшими траншеи первой линии с траншеями второй линии. Мы начали перекапывать немецкие хода сообщения, но не успели сделать этого, как противник открыл по высоте ураганный огонь из артиллерии и всех видов пехотного оружия, включая фаустпатроны, с которыми мы встретились здесь впервые, и вскоре пошёл в контратаку. Была ночь. В свете ракеты, выпущенной соседним подразделением, мы увидели у себя за спиной блеск вражеских касок. Немцы своими ходами сообщения пробрались на высоту, в старую траншею, и из неё спускались уже нашими ходами.

До этого наш взвод понес тяжёлые потери под огнем противника. Когда мы заметили подходивших к нам с тыла немцев, в траншее под моей командой было всего трое: Макрушин, Кабацких и Новиков.

Фёдор Макрушин был мой лучший друг; так же, как и я, он воевал с первого дня войны. После форсирования Одера мы с ним в один день подали заявление в партию, вместе же получили и канди-датские карточки. Он мне очень нравился своей настойчивостью: что скажет, то сделает. О войне он не любил разговаривать. Мы с ним говорили больше о том, что будет после войны. Он очень тосковал по работе, по своему сапожному мастерству. На войне он всему предпочитал гранаты; в своём вещевом мешке, кроме гранат и патронов, никогда ничего не носил. По его примеру у нас многие бойцы выбрасывали из мешков консервы, сахар, чтобы взять побольше гранат. У Макрушина была норма – восемнадцать гранат. Если у него в мешке меньше, он уже начинает беспокоиться.

– Без пищи несколько суток прожить можно, – говорил он, – а без гранат в бою долго ли ты проживёшь?

И верно. На высоте гранаты нас только и спасли. Мы забросали ими ход сообщения, по которому бежали забравшиеся к нам в тыл немцы. Четверо немцев были убиты, другие выскочили наверх и в панике кинулись по участку, ими же самими заминированному. Мы подобрали после них четыре ручных пулемёта, гранатомёт с двумя ящиками гранат и три фаустпатрона.

Тут надо сказать о втором бойце – о Кабацких. Это был самый молодой из нас. Он, как только услышал, что у немцев появились какие-то фаустпатроны, всех стал расспрашивать, что это за оружие, как оно устроено. Сам он колхозник-тракторист из Белоруссии, в армию пришёл уже в 1944 году после освобождения его местности. Сначала я думал о нём – бесшабашная голова: в левой руке – фонарь, в правой – граната, на шее – автомат, и один вскакивает через окно в подвал, из которого стреляют немцы, не поинтересовавшись даже, сколько их там. Но оказалось, что этот храбрец удивительно толковый парень. Какое бы трофейное оружие ни попало к нему в руку – покрутит его, разберёт, прочистит и, смотришь, стреляет уже из этого оружия.

Третий, Новиков, был старший из нас по возрасту, типичный старый русский солдат, с большими чёрными усами, по характеру очень тихий человек, ко исполнительнее его не найдешь: умрёт, но не покинет свой пост.

Трое суток мы удерживали вчетвером свои траншеи. В первую же ночь, чтобы не попасть снова под огонь артиллерии противника, от которого наш взвод сразу же понёс большие потери, мы продвинулись вниз по склону в сторону немцев и окопались метрах в сорока от них. Из-за этого мы оказались почти отрезанными от своих. Противник непрерывно вёл по высоте такой огонь, что через гребень с той стороны к нам никто не мог пробраться.

Мы отбивались от немцев исключительно гранатами – своими, ручными, трофейными, из гранатомёта. Кабацких выпустил из трофейного гранатомёта все два ящика гранат, которые немцы бросили во время первой контратаки. Когда боеприпасы были на исходе, мне пришлось сказать, что кто-нибудь должен отправиться за гранатами. Макрушин сказал, что он должен итти, как коммунист. Я уже думал, что не увижу больше своего друга, что посылаю его на верную смерть, но он приполз назад и притащил с собой целый ящик гранат. Одежда его была прострелена в нескольких местах, лямки мешка перебиты пулями, но сам он остался невредим.

Макрушин ползал за гранатами ещё один раз, потом нас стали обеспечивать боеприпасами старшина роты старший сержант Костенко и боец Озерский. На четвёртый день они принесли нам, кроме гранат, хлеб, консервы, чай. До этого мы все трое суток не имели во рту ни крошки, ни капли воды. В этот же день прислали пополнение – тринадцать молодых бойцов. Они сначала не верили, что мы вчетвером столько времени удерживали эту высоту, но, присмотревшись к нам, поверили.

СТАРШИЙ СЕРЖАНТ Ж. ТОЛСТОЛОБОВ

У города Кюстрина

Самые трудные бои на подступах к Берлину наша часть вела в излучине рек Одер и Варта, у крепости Кюстрин.

Сначала мы подошли к Кюстрину с той стороны, где местность была затоплена. Там есть дамба. На всём своём протяжении она была занята боевым охранением противника. Когда мы в ночной тьме внезапно появились на насыпи, возвышающейся над водой, немцев, сидевших в боевом охранении, охватил такой ужас, что они не смогли сопротивляться и полностью сдались в плен. Мы достигли окраин Кюстрина и вели здесь тяжёлые бои. С утра до вечера над дамбой висели немецкие самолёты, обстреливающие из крупнокалиберных пулемётов единственную дорогу, по которой шло к нам из тыла боепитание и пополнение людьми. Всё-таки мы закрепились на окраине города.

В это время другие наши части, сражавшиеся южнее и севернее Кюстрина, переправились уже через Одер и расширяли плацдармы на западном берегу реки для наступления на Берлин. Только у Кюстрина немцы держались ещё на восточном берегу Одера. Они называли Кюстрин "ключом Берлина" и дрались за него остервенело.

Рота, в которой я был комсоргом, наступала на здание юнкерского училища, стоявшего на окраине города. Подступы к этому бастиону противника прикрывало несколько дзотов. Дзот, оказавшийся на участке нашей роты, встретил нас пулемётным огнем с короткой дистанции. Роте пришлось залечь, не добежав до дзота около ста метров.