Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей

Мне было страшно въезжать в Марокко, но у меня на руках было еще одно странное судебное решение в поддержку этой части съемок. Для того чтобы избавиться от надоедливых дипломатических и политических требований и запросов бельгийского правительства о возвращении домой двоих похищенных детей, Карима и Мехди, девяти и семи лет от роду соответственно, суды небольшого провинциального городка Марокко постановили, что если отец детей, Чикао, отказался предъявлять их суду, значит, он их убил. На имя мальчиков были выданы свидетельства о смерти, а их отцу предъявлено обвинение в убийстве. Выйдя из тюрьмы через шесть месяцев, он вернулся в свой родной город, открыл автозаправочную станцию и стал открыто жить со своими детьми.

Валери, мать детей, бельгийка по национальности, предупредила нас о том, что ее муж завел очень хорошие знакомства в правительстве и уже не раз ей угрожал. Наверное, поэтому у нас в аэропорту власти конфисковали фотоаппарат, стоило приземлиться нашему рейсу из Парижа. Они не обратили внимания на то, что у нас были все необходимые документы на провоз аппаратуры и проведение съемок. Когда таможенные инспектора стали нас допрашивать на английском и французском языках, у меня сердце ушло в пятки.

Для того чтобы вернуть свое оборудование, нам пришлось провести несколько дней в переговорах и дважды добираться на машинах до древнего города Рабат. Все это время мы снимали на камеру рынки и обнесенные заборами части Касабланки.

Снова оказавшись в мусульманском окружении, я сильно нервничала и начала страдать от клаустрофобии. Строгие требования королевской семьи Малайзии лишили меня удовольствия от пребывания в этой яркой экзотической стране. Я чувствовала себя здесь нежеланной гостьей и не могла с уверенностью идти вперед, подобно тысячам туристов, наводнявших улицы. Инстинктивно мне хотелось укрыться под хиджабом и смешаться с толпой покорных дочерей ислама, старающихся привлекать к себе как можно меньше внимания.

Я обнаружила, что Марокко удивителен и великолепен, напоен ароматом специй и наполнен рыночным шумом. Вся жизнь города происходила на фоне выкрашенных охрой зданий с тенистыми арочными проходами и белыми колониальными строениями. Побережье Касабланки, о которое разбивались волны, обещало романтические и экзотические приключения а-ля Богарт и Бергман. Но другие члены группы не подозревали, что б́ольшая часть мужчин, которых мы встречали на улицах и на рынках, проклинали нас и поносили по-арабски, пряча свои слова за улыбкой. Я поймала себя на том, что разглядываю девочек в хиджабе и одетых полностью в соответствии с требованиями ислама, идущих по улице в окружении модно одетых друзей. Оказывается, я все это время думала о Шахире, пытаясь представить себе, что сейчас носила моя повзрослевшая дочь.

Наконец, с многодневным опозданием, мы направились в глубь страны, в город Ужда, в часе лёта на маленьком самолете на северо-восток от Касабланки. Там я договорилась о встрече со студенткой местного университета, активисткой зарождающегося феминистского движения, согласившейся выступить в роли нашего переводчика. Мы были крайне осторожны и, стараясь походить на туристов, оставили б́ольшую часть своего оборудования и вещей на сохранение. Так мы добрались до родных мест Чикао, где его многочисленная родня владела автозаправочной станцией.

Добравшись до Ужды, мы увидели, что она кардинально отличается от Касабланки и Рабата. Основным средством передвижения здесь были маленькие серые ослики, тянущие шаткие повозки с непомерно большим грузом. Скучающие мальчишки в кафтанах и растоптанных сандалиях сидели сверху, на тюках. Из сухой, пыльной земли изредка росли деревья. Казалось, что принятые нами меры предосторожности в этом месте не были лишними. Вдали виднелись горы, у подножия которых лежала граница с Алжиром. Призыв к молитве эхом проносился по городу и отмечал завершение дня.

Женщины были полностью скрыты под черными одеждами. Они быстро перебегали из одного места в другое, но без радости и веселья, окружавшего их сестер на побережье. Здесь женщина, путешествующая в сопровождении трех мужчин, вызывала удивленные взгляды, и нам не следовало покидать то место, где мы остановились, чаще, чем это было необходимо. Туалеты были покрыты коркой грязи и так невыносимо смердели, что я старалась терпеть как можно дольше, вплоть до десяти часов кряду. Наши кровати были щедро украшены волосами предыдущих постояльцев, а простыни и одеяла топорщились от грязи и тоже воняли. Мы все спали не раздеваясь и не разбирая кроватей, но даже это не спасало нас по утрам от жуткого зуда от укусов клопов.

Беркан располагался возле алжирской границы, именно в этом городе, по нашим сведениям, Карим и Мехди жили со своим отцом. Я решила, что лучший способ узнать, живы ли дети, нанести визит домой. Мы впятером забрались в разваливающийся «мерседес» и отправились в путь по ухабистой дороге. Наша переводчица, Амина, настаивала на том, чтобы этот визит был как можно короче, чтобы, по возможности, не обременять хозяев, потому что Чикао славился своим суровым нравом.

Мы легко нашли автозаправочную станцию, принадлежавшую Чикао, как и самого хозяина. Его вообще было сложно не заметить: темнокожий здоровяк, почти два метра ростом, с широкими плечами и длинными руками. Казалось, он был крайне раздражен тем, что мы остановились вблизи его заправки. Когда мы въезжали на ее территорию, я заметила маленького мальчика, которого торопливо загнали в помещение. Мне показалось, что это был девятилетний Карим, и нам удалось запечатлеть его на нескольких кадрах, пока дверь не захлопнулась. Увидев камеры, Чикао сначала согласился дать интервью и пригласил нас внутрь помещения. Пока мы разговаривали, он даже показал нам последние фотографии мальчиков. Потом, после пары ничего не значащих вопросов, я спросила его, почему он начиная с июня 1991 года не позволяет матери детей общаться с ними. Он ответил, что она этого не заслужила и что именно Валери виновата во всех его бедах.

«Если она считает, что дети мертвы, это ее проблема, а не моя», – заявил он, отмахнувшись.

Внимательно глядя ему в лицо, я спросила его сначала через переводчика, потом по-французски, не был ли мальчик, которого мы только что видели, его сыном. Он испугался, потом разозлился, проигнорировав мой вопрос. Когда он вскочил и навис надо мной, я поняла, что интервью окончено. Держа в руках фотографии мальчиков, я тихо спросила, можем ли мы хотя бы сфотографировать эти снимки, чтобы передать их Валерии в Бельгии и позволить ей убедиться в том, что они живы. Он гневно отказал нам в просьбе и стал выгонять. Проследовав за нами к машине, он выхватил ключи из замка зажигания и отказался вернуть их, крича на нас и нанося пальцами ощутимые тычки в грудь некоторым членам съемочной группы.

Затем Чикао стал требовать, чтобы мы отдали ему видеопленку, на которой был заснят он, а заодно и весь фильм целиком. Я чувствовала, как напугана Амина, находившаяся позади меня и пытавшаяся втащить меня в машину и срывающимся от волнения шепотом объяснить мне, что Чикао успел послать кого-то за полицией.

Как раз в это неподходящее время я вспомнила, что этот человек одним пинком сломал бедренную кость жены.

Ситуация развивалась стремительно. Спустя мгновение в облаке пыли и с впечатляющим разворотом машины появился полицейский и тут же прекратил наши пререкания, отведя Чикао в сторону. Для того чтобы спасти отснятый материал, мне нужно было действовать быстро. Жестом подозвав к себе оператора, я взяла у него две частично отснятые маленькие видеопленки размером где-то девять на семь с половиной сантиметров, потом быстро сунула их вместе с пленкой из камеры в свои свободные штаны и спрятала в трусах. Затем, пока остальные члены съемочной группы закрывали меня своими спинами, я тайком раскрыла упаковку с новыми кассетами и присоединила к уже спрятанным трем еще одну чистую. Поправив на себе одежду и выпрямившись, я постаралась придать себе как можно более бесстрастный вид. Как раз в это время к нам подошли офицеры полиции и потребовали отдать им пленку из фотоаппаратов и наши сумки.