Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей

Пыталась ли я на самом деле свести счеты с жизнью в тот вечер? Я и сама этого не знаю. Хотела ли я умереть, когда принимала эти таблетки? Скажем так, в тот момент мое замутненное сознание не желало просыпаться. Я слишком устала. Во всяком случае, доза, которую я приняла, была далека от смертельной.

Хвала небесам за то, что моя глупость не попала на передовицы и я смогла сохранить при себе остатки чувства собственного достоинства и рассудка. Мне предстояло выбрать: стать ли вечной жертвой, и в таком случае мне оставалось лишь забиться в угол и тихо умереть, или вынести из пережитого урок и постараться продержаться до тех пор, пока снова не увижусь с Шахирой и Аддином.

Я знала, что должна занять себя, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся после исчезновения детей, и наполнить смыслом свое существование.

И тогда решила собрать все знания, которые приобрела, снимая фильм, и организовать фонд под названием «Пустые объятия». С его помощью я смогу поддержать жертв похищения, как оставшихся в родной стране, так и вывезенных за рубеж.

Мне по-прежнему звонило множество родителей, оказавшихся в ситуации, схожей с моей. И все они, мужчины и женщины, проживающие в Австралии и в других странах, просили у меня совета. Я же считала, что никто не должен проходить через весь этот ужас в одиночестве. Организация «Пустых объятий» казалась логичным поступком. Да и потом, не могла же я кричать с экранов и страниц газет о замалчивании властями и дипломатическими представительствами таких вопросов прав человека, как эмоциональные травмы похищенных детей, а потом вести себя как эгоистка.

В Австрии должна была появиться организация, аналогичная «Воссоединению» в Объединенном Королевстве и «Сети поиска пропавших детей» в Бельгии. В начале девяностых правительство Австралии не могло ни обеспечить эмоциональную поддержку постоянно увеличивающемуся числу оставленных родителей, ни выйти за рамки бюрократических ограничений. Например, если речь шла о случае, в котором участвовала страна, не подписавшая Гаагскую конвенцию, то правительство не желало даже делиться информацией, не говоря уже о поддержке в переговорах с иностранными представителями. Для оставленного родителя сбор сведений оказывался не легче, чем спуск с горы Рашмор на тросе не толще шелковой нити, одновременно с жонглированием разделочными ножами и распеванием «Чего не сделаешь ради любви».

Вот я и решила узаконить то, что и так уже делала. А мои сбережения, вместе с гонораром за первую книгу, позволили мне основать фонд самостоятельно, обеспечив полную независимость. Я решила, что «Пустые объятия» будет некоммерческой организацией, имеющей возможность заручиться помощью юристов широкого спектра, психологов и просто организаций-единомышленников, разбросанных по всему миру, с которыми успела наладить контакт во время съемок фильма. Установив связи с аналогичными организациями по всему миру и заручившись договором о взаимосотрудничестве, я могла значительно уменьшить траты на розыск для большинства оставленных родителей. В моей организации был один постоянный сотрудник – я, поэтому мне не приходилось думать о выплате заработной платы. Организация казалась мне простой и логичной. Для того чтобы ни у кого не возникло мысли упрекнуть меня в том, что я наживаюсь на чужом горе, я не стала требовать от родителей возмещения стоимости международных переговоров, которые вела по их делам, хотя это и было ощутимой нагрузкой для бюджета.

Итак, началась работа «Пустых объятий». Одним из первых международных дел стал случай с английским мальчиком Энтони, которого похитила его мать. Оставленный отец, Эндрю, позвонил мне из Ситтингбурна, города в графстве Кент, по рекомендации «Воссоединения» из Лондона.

Семилетний мальчик был похищен матерью, лишенной права опеки над ребенком, во время их короткой встречи, и вот уже несколько месяцев о них ничего не было слышно. Энтони много лет жил с отцом и практически не общался с матерью, а теперь она отвезла его в Австралию, где у нее были родственники.

Из-за недавних трат у Эндрю не было денег на проживание в Австралии на время поисков сына, поэтому я в первый, но далеко не в последний раз предоставила оставленному родителю свою гостевую комнату.

Энтони насобирал денег на перелет в Мельбурн и возвращение с сыном домой, рассчитывая на действие Гаагской конвенции. Меня охватило странное чувство, когда я ехала в полночь в аэропорт, чтобы встретить совершенно незнакомого человека. К тому времени мы пять раз разговаривали по телефону, а теперь я видела его самого. Светлокожий, светловолосый, худощавый мужчина с приятной улыбкой, которая легко появлялась на его лице, несмотря на пережитое. Когда мы шли к выходу от терминала, Эндрю удивился и сказал, что не может понять, почему все так на нас смотрят. Я пообещала объяснить ему все утром и просто усадила в машину, боясь, что излишек информации в это время суток может запутать его вконец. Разговаривая с ним по телефону, я ни разу не упомянула о том, что работаю на телевидении и что сама – оставленный родитель. Я решила, что работа «Пустых объятий» никогда не станет для меня средством взваливания моих личных переживаний на чужие плечи, и не собиралась обсуждать свои семейные дела с клиентами, за исключением тех ситуаций, когда это было неизбежно. Как в случае с Энтони. Если я хотела, чтобы моя организация работала профессионально, то должна была подходить к работе соответственно. «Пустые объятия» должны были стать опорой в борьбе, а не обществом страдающих, изливающих друг на друга свое горе людей.

Эндрю прожил в моем доме б́ольшую часть сентября и октябрь и в минуты, когда битва за сына становилась невыносимо тяжелой, прятался в отведенную ему комнату, как в раковину. Сначала он был ошеломлен деталями ситуации, в которой оказался, но постепенно привык и к моей работе на телевидении, и к причастности к королевскому семейству в прошлом. Я помогала ему в общении с генеральным прокурором, объясняла юридическую терминологию и процедуры Гаагской конвенции, координировала даты судебных заседаний и требований на предоставление доказательств и документов, ходила вместе с ним на судебные слушания, когда мы в конце концов нашли Энтони.

Машина исполнения гаагского соглашения была запущена. Эндрю и его престарелые родители в Кенте тяжело переживали все эти события. К тому же исход процедуры, связанной с Гаагской конвенцией, никогда не бывает известен заранее. Для того чтобы дать возможность Эндрю видеться с сыном уже после того, как мальчика разыскала полиция, мне пришлось взять на себя юридические обязательства и стать посредником между матерью и отцом. Одно было ясно наверняка: отец так истово любил сына, что жертвовал абсолютно всем в интересах ребенка. Ни разу, даже в самые тяжелые моменты, Эндрю не выражал желания отомстить бывшей жене и в суде настаивал на том, чтобы матери мальчика не запрещали видеться с сыном.

Поговорив с матерью Энтони с глазу на глаз, я смогла убедить ее не осложнять ход судебного разбирательства жалобами. Австралийский суд по семейным делам вынес вердикт и предписал семилетнему Энтони до исполнения его решения прожить еще несколько дней с отцом в моем доме. Принятое решение учитывало обязательства по Гаагской конвенции, и Эндрю мог вернуться с сыном домой, в Кент, к своим родителям.

Момент воссоединения Энтони с отцом стал для меня одним из самых чудесных событий в жизни. Миниатюрная копия Эндрю со светящимся от радости личиком метнулась к отцу через огромный многолюдный зал. Мальчик с радостью скользил к нам по мраморным плитам и остановился, лишь долетев до того места, где стоял отец. Эндрю крепко прижал сына к груди и улыбнулся мне сквозь слезы поверх маленькой белокурой головки. На долю секунды я ощутила призрачное присутствие Аддина и Шахиры, и у меня перехватило в горле. Потом меня посетила эгоистичная мысль: будет ли так всегда? Всегда ли я смогу сопереживать чужой радости воссоединения, и если да, то как долго это будет продолжаться?