Воспоминания о Николае Шипилове (СИ)

Так же легко, без малейших усилий Коля и сам заводил новые знакомства. Для него не представляло никаких сложностей познакомиться с любым человеком, быстро подружиться с ним и найти общий язык. Мне, как психологу, было очень интересно понять, каким образом у него это получается. Я заметил, что людское притяжение, «примагничивание» к Николаю было вызвано его огромным интересом и вниманием к каждому, кто попадал в поле его внимания. Он в каждого старался вглядеться и понять о нем что-то главное. Это был интерес и писательский, исследовательский, и человеческий. Секрет был прост: он искренне любил людей, был прост, открыт и душевно щедр с ними. Иначе говоря, писатель в нем дополнял человека. Николаю были интересны все люди, не исключая бывших уголовников, бродяг и бомжей — их он очень жалел, делился мелочью, которой у самого было негусто, и всегда находил с ними общие темы. Я видел, что он обладал даром целостного внимания, сопереживания, с помощью которого он сканировал каждого человека, понимал его существо и общался напрямую с глубинным ядром его личности. Можно сказать и проще: ноу-хау шипиловского общения в том, чтобы говорить с каждым новым человеком так открыто и душевно, словно ты знаешь его тыщу лет, легко минуя все социальные и коммуникативные барьеры. При этом Николай не суетился, не стремился никому понравиться, не лез в душу и был, как говорится, самодостаточен. Все это в сочетании с неиссякаемым шипиловским юмором и наплевательским отношением к жизненным трудностям пробуждало в людях огромную симпатию и желание продолжать общение. А так как степень открытости Коли и его простота в общении были просто фантастическими, у многих возникала иллюзия, что они являются его близкими друзьями. Он не мешал им думать так, но на самом деле его ближайший круг друзей был совсем не так уж широк. Всего несколько человек, которых он знал долгие годы и кому безгранично доверял, составляли это особое шипиловское братство.

Было очень интересно наблюдать за Колиным общением с близкими друзьями. В узком кругу своих Коля был спокоен, расслаблен, зачастую просто отдыхал и бывал немногословен. Ситуация менялась, когда собиралась большая компания и появлялись новые люди. Здесь в полной мере раскрывался актерский талант Шипилова, в юности работавшего в театре и игравшего в кино. Наибольшее удовольствие мне доставляли шипиловско-овчинниковские диалоги, когда друзья решали потрудиться на публику. Спектакль разыгрывался как по нотам, хотя представлял собой чистую импровизацию. Мы все просто покатывались со смеху, когда Иван и Коля начинали словесное состязание. По психофизиологии и голосовому регистру они были абсолютными антиподами, как две колонки магнитофона — низкая, басовая, и высокая. Еще ярче этот контраст проявлялся в песнях, которые они пели на два голоса: «Из-за леса, из-за гор да вышла ротушка солдат, слева направо, зелено-кудряво, шла-то ротушка солдат…» Низкий баритон Николая очень колоритно переплетался с дискантом Ивана — слушатели были в восторге. По таланту собеседника, остроумию и парадоксальности суждений Иван нисколько не уступал Коле, и Шипилов признавался нам: «Уже двадцать лет слушаю этого артиста и ни разу не заскучал — все время выдает что-то новое!» Шипилов даже всерьез мечтал выпустить книгу под названием «Беседы с поэтом Иваном Овчинниковым». Главное условие успеха, считал он, — чтобы книга вышла без малейшей редактуры, под запись, иначе своеобразие Ивановых речей будет потеряно. Он очень любил своего «Ваньку Жукова», трогательно опекал и не раз говорил ему в шутку: «Я тебя все же, наверное, усыновлю».

Однажды Николай повез нас с сестрой к своим приятелям — Валере Санарову и Володе Разуваеву. Надо сказать, профессиональные и творческие интересы шипиловских друзей были весьма многообразны. Санаров, к примеру, был высококвалифицированным переводчиком с английского и других европейских языков, переводившим тексты по трансперсональной психологии, буддизму, эзотерике и различным паранормальным наукам. Меня поразила его огромная библиотека на иностранных языках и книги самых разных авторов — от известных западных ученых до буддистов — таких, например, как исследователь измененных состояний Чарльз Тарт или крупнейший буддийский лама Тартанг Тулку Ринпоче. Как ему удавалось собрать такое количество западных книг в СССР, минуя КГБ, — уму непостижимо! Кроме того, Санаров был одним из самых серьезных в России специалистов по изучению цыган и цыганской культуры. В подтверждение серьезности своих изысканий он женился на простой, неграмотной цыганке Земфире, нарожал с ней одиннадцать детей и устроил в своей двухкомнатной хрущевке настоящий табор. Земфира, кстати, считала Колю вполне своим, очень уважала и звала «Никола».

Разуваев же, блестящий интеллектуал с бородищей и имиджем Григория Распутина, был юристом, интересующимся эзотерикой, синергетикой, теорией систем. Эти два друга звали себя нармудистами (от «народная мудрость») и писали совместный «Космический манифест» на тему этой самой народной мудрости. К моменту моего знакомства с ними он насчитывал уже более тысячи страниц. В дополнение ко всему Санаров и Разуваев замечательно пели романсы, народные и цыганские песни и с удовольствием составили квартет с Шипиловым и Овчинниковым. Как потом признались мне нармудисты, любому человеку, приходившему в эту квартиру, они устраивали экзамен на «уровень соответствия», и я, к моему удовольствию, его прошел. Помню, в конце нашей беседы речь у нас зашла о феномене русскости. Я спросил, как они ее понимают. И в качестве примера истинно русского человека — носителя главных, сущностных национальных качеств, оба нармудиста, не сговариваясь, молча указали на Николая — мол, вот оно, живое и яркое воплощение русскости во всех смыслах!

Шипилов был щедр не только на чувства, но и на помощь по отношению даже к малознакомым людям. Никогда не забуду целую кампанию по обеспечению детей барда Александра Дольского необходимыми теплыми вещами, которую Николай затеял по его просьбе. Дольский переживал тогда большие финансовые трудности, и все же материальный его достаток и известность были несопоставимо выше, нежели тогда у Шипилова, у которого вообще ничего своего не было. Ко времени перестройки общий тираж пластинок, кассет и дисков Дольского достиг 58 миллионов. Возможно, все это просто не приходило Коле в голову, но он сумел собрать по друзьям и знакомым кучу теплых вещей и переправить их в Питер.

Иногда было видно, что Николай устает от бесчисленных приятелей и знакомых, те мешают ему писать, вышибают из рабочего состояния, не дают сосредоточиться над замыслом. Бездомность порой вынуждала его пользоваться гитарой и пением как возможностью получить ночлег, рабочий стол, угол для отдыха. Зачастую перед ним вставала реальная перспектива на ночь оказаться на улице. Гитара служила ему палочкой-выручалочкой. Многочисленные новые поклонники, очарованные его песнями, то и дело находили ему какую-нибудь квартиру для жизни и работы. Он с радостью поселялся там и первое время шифровался, не сообщая своих координат никому, за исключением самых близких друзей. Но — что знают двое, то знает свинья. Через некоторое время армия многочисленных почитателей все-таки рассекречивала его новое «лежбище» и начинала буквально штурмовать его. Коля держался сколько мог, но в конце концов сдавался под напором стихии. Воистину, «придут друзья меня спасать, придут они меня губить». Сколько их было — тех, кто после первого же застолья начинали считать себя его друзьями и на которых он вынужден был распылять свое время! Наверное, не одна тысяча. Разбросанные по городам и весям, они ждали его, по-своему любили, грелись в лучах его таланта и открытого сердца и… понемногу губили его.

Застольное общение с малознакомыми людьми — всегда зона повышенной опасности в смысле конфликтов. Человек заводной, эмоциональный, активный, обидчивый, Коля на дух не переносил малейшего к себе неуважения и нередко затевал ссоры. Он не был агрессором, и я ни разу не видел, чтобы он попусту задирался или демонстрировал оскорбительное отношение к кому бы то ни было. Подчеркиваю: попусту. На самом деле Коля блестяще владел приемами, позволяющими психологически опустить хама, наглеца, человека подлых убеждений, чем и пользовался в случае необходимости. Помню, однажды Коля, вступившись за честь товарища, которого несправедливо оскорбили, буквально за пять минут словесно «опустил» его обидчика. Тот растерянно промямлил: «Николай, ты считаешь меня таким козлом?»