Княгиня Ольга

Как известно, объединение это произошло в результате завоевания и жестокого убийства правивших в Киеве Аскольда и Дира. Однако какие-то властные институты при этом были сохранены. Так, например, был сохранен титул «каган», применявшийся к правителям Руси — очевидно, южной, входившей в орбиту хазарского влияния, — еще в 30-е годы IX века. (Титул «каган» был в употреблении у тюркских народов — аваров, хазар и др. В дипломатической практике VIII—IX веков он приравнивался к императорскому.) Как мы достоверно знаем из русских источников, этот титул киевские князья носили (или по крайней мере претендовали на него) вплоть до XI века.

Между прочим, из текста русско-византийского договора 911 года нельзя понять, в чем состояла разница между титулом Олега как «великого князя» и титулами других «светлых и великих князей», находившихся под его «рукою». Скорее всего, в обоих случаях перед нами перевод греческого титула «архонт», который в Ромейской державе применяли к правителям соседних самостоятельных государственных образований. Но внутри самого Древнерусского государства разница, конечно, существовала. При этом в Византийской империи титул каган за правителями Руси, кажется, признавали, по крайней мере в 60-е годы IX века. Как обстояло дело впоследствии, во времена Олега и Игоря, мы не знаем. Между тем каганом пришедший с севера Олег, очевидно, не был. Но не претензиями ли на этот титул его предполагаемого соправителя Игоря может объясняться приниженное по отношению к Игорю положение Олега в киевской иерархии, как она представлена в летописи? А с другой стороны, не претензиями ли на титул кагана правителя Руси может объясняться поразительное сходство в описании статуса номинальных правителей хазар и руссов у Ибн Фадлана? Во всяком случае, даже если не касаться титула каган, можно, наверное, предположить, что летописные представления об Игоре как легитимном, номинальном правителе Киевского государства, то есть князе, и об Олеге как фактическом правителе — но, как выясняется, тоже князе — отражают именно эти, неуловимые для нас сегодня, но хорошо различимые для X века, нюансы в титулатуре, происхождении и объеме фактической власти двух правителей Киевской Руси.

Повторюсь еще раз, что все рассуждения на этот счет носят сугубо гипотетический характер. И предложенное объяснение противоречивых показаний источников относительно истинных взаимоотношений между Игорем и Олегом — далеко не единственное. Игорь вполне мог быть и преемником Олега в качестве киевского князя, каковым он, собственно, и изображен на страницах «Повести временных лет». Имя Игоря появляется в летописи одновременно с именем Олега — в статье 879 года, повествующей о смерти Рюрика, который будто бы и передал малолетнего сына, «бысть бо детеск вельми», «на руки» Олегу. Но если отвлечься от этого настойчивого подчеркивания «детскости» Игоря, пребывающего «при Олеге», — в статьях 879, 882, 903 и 907 годов, то есть на протяжении почти тридцати лет! — то придется признать, что в реальной русской истории конца IX — первой трети X века присутствие Игоря не ощущается. Его имя не упоминается ни при описании исторических событий времени Олега, ни в тексте включенных в «Повесть временных лет» русско-византийских договоров 907 и 911 годов [11]. По-настоящему действующим лицом русской истории Игорь становится гораздо позже — только с начала 40-х годов X века, когда его конкретная политическая деятельность привлекает внимание не только русского летописца, но и современников-иностранцев, упоминающих его имя. Так что совместное правление Игоря и Олега вполне может оказаться и фикцией, не слишком удачным построением киевского летописца, отвечающим все той же главной идее «Повести временных лет» — о единстве русского княжеского рода.

Однако вне зависимости от того, считать или нет Игоря и Олега соправителями или даже современниками друг друга, было нечто, что объединяло и связывало их тесными, по-настоящему династическими узами. Это нечто — женитьба Игоря на Ольге, представительнице рода Олега Вещего. Рискну предположить, что именно через этот брак и оказались соединены две изначально не связанные друг с другом династии правителей древней Руси — условно говоря, «киевская» и «новгородская». (Причем к «киевской», опять же условно, я отношу Игоря, а к «новгородской» — Олега, несмотря на то, что именно новгородский летописец изображает Олега не князем, а княжеским воеводой. Все же связь Олега с Новгородом и вообще с севером не вызывает сомнений, в то время как Игорь, кажется, не имел к этому городу прямого отношения и, возможно, даже никогда в нем и не был.)

Если эти рассуждения верны, то получается, что именно через брак с Ольгой и произошло формальное вхождение Игоря в род Олега (и, соответственно, Рюрика?) — то есть в тот варяжский род, который фактически оказался правящим в Киевском государстве. Если же взглянуть на этот брак с другой стороны и принять во внимание иерархическое старшинство Игоря в качестве киевского князя, то можно, наверное, высказать и другое предположение: не через брак ли Ольги с Игорем произошла легализация Олега в качестве не только фактического, но и номинального правителя Киевской державы?

Из истории архаических обществ мы хорошо знаем, что вступление в брак было наиболее распространенным способом легитимного перехода власти от одного правителя к другому и вхождения нового лица в прежнюю династию. «Царская» кровь передавалась прежде всего по женской линии и именно через брак ^{26}. В древней Руси такой способ передачи власти или по крайней мере его возможность также засвидетельствованы источниками — в частности, летописным рассказом о сватовстве древлянского князя Мала к той же княгине Ольге (о чем речь впереди). Так что брак Игоря и Ольги при таком истолковании событий оказывается едва ли не ключевым событием в начальной истории Рюриковичей (или, точнее, Игоревичей). А сама Ольга — едва ли не главным гарантом сохранения того политического устройства, который обеспечивался положением Игоря в качестве правящего киевского князя — во всяком случае, после смерти Олега.

Была ли Ольга единственной женой Игоря? Вряд ли. Подобное противоречило обычаям языческого общества, особенно если мы ведем речь о князьях. Но если у Игоря и имелись другие жены [12], то их имена не сохранились — летописи о них не упоминают.

Ольга же действительно заняла особое положение в княжеской семье. На этот счет мы располагаем прямым свидетельством источника. В договоре Игоря с греками 944 года, заключенном от имени целого ряда русских князей, в том числе и Игоревой родни, имя посла, представлявшего интересы княгини Ольги, названо третьим — сразу же после послов самого Игоря и их общего с Ольгой сына Святослава. Имена всех прочих родичей Игоря, в том числе его племянников, следуют уже за ними.

Женщина в древней Руси отнюдь не была каким-то бесправным существом. Тем более если речь шла о княгине — законной (по-русски, «водимой») супруге правящего князя и матери его сына или сыновей. Известно, что русские княгини располагали собственным двором, свитой («домочадцами») и даже дружиной, отличной от дружины мужа. Во всяком случае, так рассказывают скандинавские саги, в которых, в частности, упоминается дружина Аллогии, легендарной супруги «конунга Вальдамара» (князя Владимира Святославича, внука Ольги) [13]. Имела собственную дружину и Ольга: в знаменитом летописном рассказе о ее мести древлянам ее дружина отчетливо противопоставляется дружине ее покойного супруга. Женщина в древней Руси владела и недвижимым имуществом. Если же речь шла о княгине, то она и в X веке, и позднее распоряжалась частью собираемой князем дани [14].