Маленькие повести о великих писателях

Большой успех — это большие неприятности.

В кабачке «Кабанья голова», где обычно собирались поэты и актеры, за столиком в углу, сидели трагик Ричард Бербедж и комик Кемп. Оба после спектакля со зверским аппетитом ели и пили.

Вокруг уже стоял дым коромыслом. Как всегда, ближе к вечеру, постоянные посетители вели себя крайне раскованно. Каждым было выпито уже не менее двух-трех кружек крепкого эля, а качество его, не в пример другим кабачкам, было отменным.

В центре на небольшом пятачке, под аккомпанемент виолы, танцевали несколько пар с раскрасневшимися лицами. Кто-то азартно пил, кто-то не менее азартно ел. Кто не делал ни того, ни другого, изливал душу собеседнику или излагал свои взгляды на современное искусство. Периодически, спонтанно, тут и там, вспыхивали легкие потасовки. Но, как правило, дальше хватания друг друга за грудки, дело не шло. Словом, обычная творческая атмосфера.

Совсем недавно в одном из подобных кабачков, в нелепой пьяной драке, погиб, по всеобщему признанию, самый талантливый выпускник кембриджского университета, драматург и поэт Кристофер Марло. Неизвестно, как вообще развивалась бы великая английская драматургия, по какому пути она пошла, не ввяжись Марло разнимать двух пьяных матросов с какого-то иностранного корабля.

По Лондону тут же пошли гулять мрачные слухи. Мол, Марло не случайно погиб в пьяной драке, он пал жертвой тщательно продуманного, коварного политического убийства. Мол, «пьяные» иностранные матросы в действительности были тайными агентами королевы, все это отнюдь не случайность. И действительно, расследование, кстати, проведенное весьма поверхностно, не нашло никаких иностранных матросов. Их словно след простыл.

Несколько недель «театральная общественность» Лондона бурлила. Потом слухи улеглись, убийство начало забываться. Хотя, все преданные друзья Кристофера Марло, его соученики по Кембриджу, остались в убеждении, тут не обошлось дело без королевы Елизаветы. Бесстрашный Марло не раз в полный голос заявлял, верхом на британские острова «уселась старая сова. И пожирает все, что способно шевелиться».

После той трагедии в «Кабанью голову», случайных прохожих, тем более, пьяных матросов попросту не пускали.

В основном «Кабанья голова» была отдана на откуп актерам и их поклонникам. Из сочувствия, правда, пускали и нищих поэтов.

— Мне стало известно, — стараясь перекричать шум, сказал трагик Ричард Бербедж, — в Италии на сцену вышла… женщина! И говорят, неплохо играла… — покачав головой, добавил он.

— Врут! — убежденно сказал комик Кемп. — Итальянцы все жуткие вруны! Женщина не может играть на сцене! День, когда женская нога ступит на сцену, будет последним днем английского театра! — торжественно провозгласил он во всеуслышанье и яростно впился зубами в кабанью ногу.

Большинство посетителей, слышавшие его последние слова и абсолютно разделявшие это убеждение, дружно зааплодировали.

Знал бы толстяк Кемп, этот самый «последний день» длится уже несколько сезонов у него под самым носом.

Пройдет всего два-три года и по всей старой доброй Англии прокатится волна скандальных разоблачений. Почти в каждой второй труппе обнаружится свой «Томми-Элиза», своя молоденькая актриса.

Отважные британские девицы, всеми правдами-неправдами, будут штурмом брать подмостки. Поголовное общественное осуждение, лишения родителями наследств и даже кое-где строгие судебные приговоры, вплоть до тюремного заключения, не остановят ни одну из их. Но пока…

Пока любой представительнице прекрасной половины человечества, рискнувшей выйти на подмостки, грозило отнюдь не потеря прически, самое реальное отсечение головы.

Веселье достигло апогея, когда неожиданно распахнулись двери и в кабачок вломились трое наших друзей. Растолкав танцующих, они решительно вышли на самую середину и начали грозно осматривать сидящих на столами.

Музыка смолкла, шум постепенно стих. Появление в кабачке столь знатных особ насторожило завсегдатаев. Только у окна какой-то подвыпивший поэт, прикрыв глаза, продолжал бубнить свою балладу, после каждой строфы делая внушительный глоток из кружки.

Заметив за отдельным столом Бербеджа и Кемпа, наши друзья подошли к ним, окружили с трех сторон и учинили актерам форменный допрос, который, впрочем, ничуть не смутил последних.

Трагик Ричард Бербедж громогласно заявил:

— Именно так! Вильям Шекспир спит с гусиным пером в зубах!

— Если вообще спит. — добавил комик Кемп.

— Старина Вильям уже давным-давно… — продолжил Бербедж.

— И тайно! — поддакнул Кемп.

— … обвенчался с Драматургией! — торжественно подняв вверх указательный палец, объявил Бербедж.

По кабачку прокатилась волна одобрительных выкриков и даже бурных рукоплесканий. Было совершенно ясно, что Вильяма Шекспира здесь знали и любили.

Трое наших друзей переглянулись в некотором недоумении. Манера актеров выражать свои мысли могла кого угодно сбить с толку.

Боевой конь, заслышав призывный звук трубы, издает громкое ржание и бьет копытами землю. Точно так же актер, если он подлинный актер, а не случайный дешевый выскочка, услышав аплодисменты, невольно выпрямляет спину, взгляд его становится грозным, голос крепнет и в нем уже проскальзывают эдакие победительные мужественные интонации.

Посетители кабачка постепенно подтянулись к столику актеров. Те, естественно, почувствовав повышенное внимания к своим персонам, не преминули этим воспользоваться.

Ричард Бербедж, откинувшись на спинку стула, громко заявил:

— Наш старина Вильям каждую ночь мнет юбки своей молодухе Драматургии! И не без успеха!

Ответом ему был откровенный хохот. Бербедж развил свою мысль:

— Она разрешается младенцами, к нашей всеобщей радости, чаще любой бродячей кошки!

— Должен заметить, — вмешался Кемп, глотая очередной кусок мяса и вытирая ладонями щеки, — Лично мне не все котята по вкусу!

— Ты просто не умеешь их готовить! — парировал Бербедж.

Посетители кабачка просто взвыли от восторга. Со всех сторон опять послышались громкие аплодисменты. Бербедж, в знак признательности и благодарности, слегка кивнул головой.

Завершил беседу комик Кемп. Не переставая жевать, неожиданно тонким женским голосом, сообщил:

— Будь его женой я… — плаксиво изрек он, — … убила бы на месте изменщика! Из ревности! Любой судья меня бы оправдал!

Посетители кабачка, уже вплотную подступившие к нашим героям и, разумеется, раскрыв рты, слушавшие весь разговор, опять как по команде, дружно и весело захохотали.

«Выпустили джина из бутылки!» — думал Шеллоу.

«Нечто подобное я предчувствовал!» — думал Уайт.

Андервуд же ни о чем не думал. Он был в ярости и гневе. А в подобном состоянии, как известно, мыслей вообще не бывает.

Он продолжал возмущаться даже на улице. Друзья шли по вечернему Лондону от кабачка к центру города. Прохожие от них шарахались.

— Вильям Шекспир… это моя идея! — бушевал Андервуд. — И я никому не позволю ее украсть!

— Он не идея. — мягко возразил Шеллоу, — Он живой человек. И кажется, действительно, гениальный.

— Я не отступлю! — продолжал бушевать Андервуд. — Я его породил, я его и…

— Категорически против! — резко возразил Уайт.

Но Джон Андервуд не унимался. Он чувствовал себя глубоко оскорбленным. Уже на следующий день, через своего слугу, он вызвал Вильяма Шекспира на дуэль.

Трагик Ричард Бербедж и комик Кемп стояли на опушке густого леса в условленном месте. Их лошади паслись невдалеке со спутанными ногами. Бербедж приехал на гнедом жеребце, взятом напрокат. Кемп на маленькой каурой кобылке из той же конюшни.

Парочка сильно смахивала на Рыцаря Ламанческого и его верного оруженосца. Впрочем, сходство было чисто внешним.

Оба согласились быть секундантами Вильяма, хотя обоим была не по душе эта затея. Между актерами чуть ли не ежедневно случались стычки, перерастающие в драки, что было в театре в порядке вещей, но дуэль с дворянином…