Маленькие повести о великих писателях

Злые языки утверждали, что его казнили вовсе не из-за какого-то там заговора, просто Эссекс, являясь официальным любовником королевы, нарушил договоренность между ними. Обратил внимание на одну из молоденьких фрейлин. Стареющая королева их застукала. За что граф и был лишен головы. Разумеется, в действительности все было значительно сложнее.

Андервуд, как дальний родственник графа, на всякий случай опять уехал в свое родовое поместье и укрылся там в мрачном замке.

Жить насыщенной театральной жизнью продолжали теперь только Уайт и Шеллоу. Они не интересовались политикой.

Естественно, постановки пьес Шекспира не прошли мимо их внимания. Друзья по достоинству оценили «Двенадцатую ночь» и «Ромео и Джульетту». Всегда сдержанный Уайт даже пустил слезу финале над судьбой двух несчастных влюбленных, чем привел в состояние крайнего изумления Шеллоу, который ожидал от друга чего угодно, только не подобной сентиментальности.

Чаще всего их видели в антракте спектаклей взволнованными и яростно спорящими.

— Мы совершили чудовищную, непростительную ошибку! Еще не поздно ее исправить. — пыхтя трубкой, говорил Шеллоу.

— Категорически против! — нервно возражал Уайт и почему-то озирался по сторонам.

— Вернемся на исходные позиции. Все наладится!

— В одну реку не войдешь дважды!

В таком духе парочка спорила на каждом спектакле. Друзья не раз пытались встретиться с самим Шекспиром и выяснить отношения. Внести ясность, разобраться во всем спокойно и откровенно, как подобает истинным джентльменам. Но Вильям всякий раз, каким-то непостижимым образом, ухитрялся избегать встреч.

Последнее время он вел абсолютно замкнутый образ жизни. Без крайней надобности не посещал даже свой родной театр «Глобус». Изредка только его видели с другом, актером Томми Бойдом в самых бойких торговых местах Лондона. Они закупали продукты впрок, чтоб ежедневно не мотаться по лавкам.

Слегка разбогатев, Шекспир снял квартиру в самом центре Лондона у дамского парикмахера и почти не выходил из нее.

Вильям фантастически много работал. Уже почти весь репертуар «Глобуса» состоял из его пьес. Комедии, драмы, трагедии вырывались из-под его пера, словно брызги фонтана в королевском саду. Публика требовала все новых и новых впечатлений. Доходы пайщиков росли, росла и потребность в новых пьесах. Чуть ли не каждые полтора-два месяца Вильям выдавал новое сочинение.

Такой бешеный ритм работы мог кого угодно загнать в горб. Если б не преданный друг Томми, взявший на себя львиную долю черновой работы, Вильям давно бы очутился на больничной койке. Томми Бойд стал официальным секретарем драматурга. К всеобщему удивлению, он блестяще владел стенографией.

— Вильям! Устроим перерыв. Тебе надо отдохнуть!

— Осталась одна сцена.

— Лучше скажи, в какой момент ты догадался, что я женщина?

— Как только увидел твою, обтянутую штанами, задницу.

— Вильям! Вильям! Как не стыдно!

— У мужчины такой задницы не может быть по определению. В чем дело? Она мне очень понравилась.

— Странный ты человек, Вильям! Умный, тонкий, и вдруг…

— «Я странен, а не странен кто ж?».

— Выражаешься совсем как сэр Тоби Белч.

— Я и есть сэр Тоби Белч. Отчасти. Вернее, и он тоже. Мои герои, это и есть я. Они все сидят во мне.

— Я бы предпочла, чтоб ты был Гамлетом.

— Гамлетом!? Быть заколотым отравленной шпагой во цвете лет?! Спасибо. Если отдавать предпочтение кому-то, уж лучше Отелло. Ну-ка, подойди ко мне! Ближе, ближе!

— Зачем?

— Молилась ли ты на ночь, прекрасная Элиза!?

— Нет уж! Давай сначала закончим сцену!

— Подойди ко мне!

— Вильям! Сначала дело… Послушай меня!

— Это и есть самое важное дело!

— Что такое, даже договорить не дает!

Мало кто знал, чем расплачивается Вильям за подобный ритм работы. Он уже находился на грани нервного истощения. Даже в периоды участившихся приступов, когда, едва ворочая языком, пластом лежал на кровати, он диктовал Томми ту или иную сцену из новой пьесы. И только одному Томми со скандалами удавалось изредка вытащить Вильяма на свежий воздух.

Тогда их видели гуляющими вдоль берега Темзы.

Вильям и Томми Бойд, взявшись за руки, медленно брели по песчаному берегу. Сразу за портовыми сооружениями, если идти по левому берегу, река делает плавный поворот на юг и перед взором, впервые попавшего в эти места, открываются сказочные места. Бесконечные песчаные пляжи с чистейшим белым песком, по которому вполне можно без всякой опаски бегать босиком.

Многие состоятельные жители Лондона, не умеющие загородных домов, приезжают сюда отвлечься от суеты большого города, отдохнуть на лоне природы, подышать чистым речным воздухом. По самой кромке воды любят гулять гувернантки с детьми.

Ослепительно светило солнце. Визгливые чайки с пронзительными криками носились в воздухе у самой воды. Почему-то именно в солнечную ясную погоду чайки кричат особенно пронзительно. Будто, своими визгливыми криками напоминают, что тишина и спокойствие вокруг призрачны и иллюзорны.

Вокруг не было ни души. Только где-то вдалеке на большом камне маячил одинокий рыбак с длинной удочкой в руках.

Вильям бормотал под нос какие-то фразы или отдельные куски явно из новой пьесы. Эту привычку разговаривать вслух с самим собой он приобрел совсем недавно. Правда, позволял себе бормотать только в присутствии Томми.

— Вильям! Ты не говоришь главное.

— О чем? — очнулся Вильям. И улыбнулся.

— Что любишь меня.

Вильям довольно долго молчал, хмурился. На лице Элизы появилось слегка растерянное, даже какое-то испуганное выражение.

— Боюсь… — наконец пробормотал Вильям.

— Что-о!? — потрясенно улыбаясь, прошептала девушка. — Ты и вдруг «боишься»? Ты не способен на это ничтожное чувство. Ты самый бесстрашный мужчина из всех, кого я знаю.

— Боюсь, мой юный друг, Томми! — слегка поддразнивая ее, нарочито унылым тоном протянул Вильям.

— Вильям! — резко вскинулась Элиза. — Мы договорились! Когда вместе, ты называешь меня Элизой. Никак иначе.

— Виноват. Исправлюсь. Элиза! Элиза! — пробормотал Шекспир. И вздохнув, продолжил. — Боюсь, как ни странно, очень многого.

Вильям опять довольно долго молчал. Держась за руки они медленно брели по совершенно пустынному в этот час пляжу. Желтый песок мерно поскрипывал у них под башмаками.

— Утром боюсь, что не смогу написать больше ни строчки. Вечером боюсь грабителей и убийц, которые могут походя отнять жизнь у меня или у тебя. Или у обоих вместе. Постоянно боюсь нищеты и старости…

— Старость тебе не угрожает. — попыталась перевести в шутку она.

— Да, да. Знаю. Я буду жить вечно, — кивнул Вильям. — Хотя уверен, мои пьесы забудут через два года после моей смерти…

— Не будем о мрачном… — взмолилась девушка. — Вильям! Скажи лучше, что любишь меня!

— Боюсь сильных мира сего. Богатых и сытых. — продолжал Вильям, словно не слыша ее слов. — Мышей и тараканов…

— Вильям! Вильям!!! — смеясь, воскликнула Элиза. — Ты боишься тараканов!? Почему молчал? Я возьму тебя под свою защиту. Каблуком их! Каблуком!

Элиза наглядно продемонстрировала, как надо бороться с тараканами. Забежала чуть вперед и, грациозно подпрыгивая, словно исполняя какой-то изящный танец, каблуками раздавила несколько ракушек, валяющихся на песке. Вильям невольно улыбнулся.

Элиза, раскинув руки, стояла и ждала, когда Вильям подойдет ближе. Он подошел к ней почти вплотную и сказал совсем тихо.

— Я боюсь сказать, что люблю… потому, что боюсь… сглазить. Люди злы и завистливы. Всегда завидуют тому, чего лишены сами.

— А я могу сказать об этом во весь голос!

— Не надо… — тихо попросил Вильям.

— Почему? — удивилась девушка. — Здесь никого!

— Ведьмы… — тихо, и как бы нехотя, произнес Вильям. — Они всегда следят за мной.

— Ты о чем, Вильям!? — не на шутку испугалась Элиза.

Вильям выпустил руки Элизы, опустился на песок и, сняв шляпу, начал теребить свои длинные волосы. Он всегда так делал, когда сильно нервничал. Элиза медленно опустилась рядом на колени.