Прощание

— То так — то эдак, — отбивается старик, — во всяком случае у нас была длительная стоянка на островах Зеленого мыса, так как у нас сломался болт на мачте. К счастью, мы это вовремя заметили. Новый болт выточил один немец, работавший в тамошней бункерной и гидротехнической фирме. Он не хотел брать с нас денег. Да, а потом мы пришли в Рио.

— Просто так?

— Да, просто так!

— Ты поглядел вокруг себя и тут прямо впереди ты увидел Рио? Это, должно быть, было достойным зрелищем и будило возвышенные чувства.

— Так и было, — говорит старик сухо.

— Ну и ну! — говорю я. — Только представь себе: ты в Рио, а я снова сижу в Фельдафинге! Карнавал в Рио, пылкие южноамериканочки…

— Ну, так блестяще это тоже не было. Но так как ты упомянул Фельдафинг и достаточно долго выпытывал меня, то ты должен наконец рассказать мне, когда приехала Симона. Ты уже и так сильно заинтриговал меня.

— Обещаю! Но только сегодня вечером.

— Что, собственно говоря, произойдет, если после столкновения корабль затонет? — спрашиваю я шефа, одиноко сидящего за послеобеденным кофе.

— В таком случае не произойдет никакого ущерба. Из этого исходят. Установленный на корабле реактор получил бы автоматическую и — в отличие от расположенного на суше реактора — дополнительную защиту с помощью воды, которая через наполнительные клапаны устремилась бы в камеру безопасности. Это я уже объяснял вам в камере безопасности. Таким образом, излучение окажется запертым.

— Однако это только в том случае, если все функционирует так, как рассчитали инженеры, что излучающий в вечность реактор будет лежать где-нибудь на дне.

— Да. Но так далеко все, собственно говоря, никогда не зайдет, так как мы имеем эту невероятную активную и пассивную защиту от столкновения.

— Дьявол, — возразил я, — поражает, как известно, именно в мореплавании там, где никто и не предполагает. Почти все, заявленные как непотопляемые, корабли когда-нибудь да затонули. Это верно?

— Верно! — говорит шеф.

— А ведь кораблекрушения происходят, прежде всего, там, где сконцентрировано судоходство, то есть не посреди Атлантики, а на традиционных путях или в районах с оживленным движением.

— Тоже верно, — говорит шеф. — При сильном секционировании этого корабля встал бы вопрос о поднятии со дна. В любом случае была бы предпринята попытка поднять его, чтобы освободить фарватер.

— А если бы это было невозможно?

— …тогда корабль должен был бы под водой быть разрезан на части и поднят по частям. Для этого имеются краны с очень большими габаритами.

— А если бы и это было бы невозможно? Есть же фарватеры, в которых обломки корабля так быстро заносит песком, что для подъема остается не много возможностей. Если, например, атомоход столкнулся на Фогельзанде, то обломки корабля уже не вытащить?

— Тогда, ради бога, пусть его вместе с реактором засыпает песком. Он будет излучать только тогда, когда расколется..

— То, что на грунте будет лежать реактор, будет ведь — выражаясь софически — восприниматься как неприятное обстоятельство?

— Да. Этого просто не должно случиться.

— Тут мы снова сталкиваемся с тайным лозунгом корабля…

— А он звучит?

— Этого не должно произойти! На этом корабле это не должно произойти! — это я слышу от капитана постоянно.

— Ну, вот видите! — говорит шеф, показывая, что тема для него исчерпана.

— Что будешь пить? — спрашивает меня старик, когда после ужина мы сидим в его каюте.

— По мне хорошее пельзенское было бы лучше всего.

— А теперь рассказывай, — говорит старик и откидывается в кресле. — Итак, тюрьму ты уже покинул, когда появилась Симона.

— Появилась — это точно, причем под покровом ночи. Однажды ночью в доме неожиданно воцарилось беспокойство: шум мотора, множество голосов. Гравий скрипел под крепкими ногами… Извини, это я процитировал Кароссу, [44] — я только его странствующий подмастерье. Симона — а это была, естественно, она — появилась с двумя молодыми парнями, французскими лейтенантами, а на ней самой была форма капитана.

— А почему — посреди ночи?

— Днем, как я узнал позже, им было нельзя появляться в Фельдафинге, мы были американской зоной, а они прибыли ночью из Зеефельда, занятого французскими войсками.

— Звучит интересно, — бормочет старик.

— Симона привезла мне большой мешок апельсинов. Оба лейтенанта имели при себе странные плоские чемоданы. Симона намекнула мне, что там были пистолеты, и сказала, что они ищут моего брата Клауса. Он ее, якобы, выдал. Это выяснилось во время слушания ее дела. Мой брат, якобы, был виноват в том, что ее осудили и что она попала в концентрационный лагерь. Поэтому те двое должны были его расстрелять.

— Многовато для одного раза, — замечает старик. — А где был твой брат?

— Как раз где-то в другом месте, у какой-то подруги.

Старик даже не пытается скрыть свое нетерпение:

— И что дальше?

— Я сварил кофе, а молодые люди спросили меня, где можно достать покрышки. Я записал размеры, затем Симона сказала, что им сразу же надо уходить, но что в следующую или еще через одну ночь они вернутся. Ставить моего брата в известность я не должен, пригрозили господа напоследок.

— Они же не сказали «ставить в известность»?

— Естественно, они сказали просто «информировать»!

— Звучит как в низкопробной литературе.

— Вот и найдено слово: «низкопробная литература», «пережитая низкопробная литература», можешь назвать все это и так.

— А дальше?

— Этот ночной визит привел меня в полное замешательство: одинокий дом, затем свет фар из леса прямо на дом! Это было похоже на налет. У меня больше не было оружия, только бейсбольная бита. А потом неожиданно я услышал голос Симоны. Несомненно: Симона! Можешь себе такое представить! Война давно кончилась, и я ничего не слышал о Симоне. Больше года — ничего. Надежда на то, что она пережила концентрационный лагерь, улетучилась, а тут, среди ночи она появляется в Фельдафинге с двумя этими непроницаемыми мальчиками!

— Кажется, это были лейтенанты? — замечает старик.

— Да, два французских лейтенанта в полной форме. И это в нашей оккупированной американцами зоне. Симона тоже в форме французской армии со знаками отличия. И затем болтовня Симоны: убить моего брата Клауса! Могу тебе сказать…

— В то время ты, очевидно, справился с ситуацией?

— Ни в коем случае! Но что мне оставалось делать — выть или взвиться до потолка? Для внутренних монологов оставалось не много времени. Сигнал тревоги номер один! Я должен был прогнать моих подружек от дома и найти моего брата.

— И?

— Не торопись, все по порядку. К несчастью, я не знал ни одного человека, которого я мог бы спросить, что я должен делать. Невесело. Они не шутили и говорили «платить по счетам»! И вели они себя так, будто их появление было совершенно нормальным.

— Как я предполагаю: для тебя — нет?

— Нет. На следующий день при ярком солнце мне уже и не верилось, что это ночное представление действительно имело место. Доказательством реальности были апельсины Симоны. Война довольно чувствительно снова достала меня.

Я молчу, а старик хочет что-то сказать, но его слова захлебываются в неясном бормотании.

Набрав воздуха в легкие, я начинаю снова:

— Мне в голову пришла идея позвонить в муниципальный суд в Штарнберг и попросить тамошнего судью Кресса фон Крессенштайн принять меня. Речь шла о безвыходном положении. Я попросил его на короткое время изъять моего брата из обращения: арестовать для его же защиты или сделать что-то в этом роде.

— Совсем с ума сошел, — говорит старик.

— Очевидно, так и было. Но я не знал другого выхода. А сумасшедший или не сумасшедший — мне было все равно.

— И как распорядился твой судья?

— Никак. Теперь нужно было предупредить брата. Но как его найти? У него уже не было его пистолета. И у меня уже больше не было моего вальтера. Гордо передал американцам. Господи, что же это было за время!