Записки русского изгнанника

Наконец, настал момент… Еще минута, другая — и вся линия неприятельских окопов оделась красными флагами — знак захвата неприятельской позиции… Ура, ура!.. Победа, желанная так долго, так страстно — победа наша!

Даже, казалось, можно было бы простить им эти красные флаги, раз они — символ победы над вековечным врагом, скрытно, всеми средствами давившим Россию со времен Великого Петра, а теперь дерзкой рукою посягнувшим на ее честь, на ее будущее, на ее независимость… Ура, ура, ура!

Не теряя ни минуты, мы уже на неприятельском редуте. Лихие телефонисты мгновенно соединяют нас с центром связи, и я переношу огонь на передовые окопы 2-й зоны, вся двойная основная линия в наших руках. Но бой идет еще в промежуточной целине, на нашем наблюдательном пункте все время трещит пулемет 5-го полка, легкая артиллерия еще не успела переменить позицию, с 11 часов до сумерек мы здесь одни, впереди всех.

К вечеру огонь затихает, только немецкая дальнобойная артиллерия кроет тылы…

В разгаре боя мы не замечаем, что подле нас лежит тяжело раненный солдат.

— А где же твои санитары?

— Ушли и покинули меня здесь…

Нас мало, телефонисты забирают приборы, а мы с Ташковым и Лером беремся за носилки. Но выбраться по коротким зигзагам подступов не так-то легко. Приходится вылезать в открытую, пренебрегая редкими выстрелами противника.

— Стойте! Вы санитары, забирайте раненого!

— Так он же не нашего полка! Мы 6-го Финляндского…

— Как же не вашего полка? Так я же 6-го!

— Так ты не нашей роты, мы — пятой.

— Так я же пятой роты! Не признали что ли свово?

— Ну, все равно, нам недосуг. Прощай, товарищ!

— Так что уже мне… Оставьте меня туто… Уже третьи берутся, да, видно, больно тяжел!

— Нет, дорогой! Мы ведь не товарищи, мы офицеры… Тяжело, не тяжело, а дотащим…

— Вот она, святая, бескровная! Вот оно, что значит «товарищ»… Ну, гайда, благо, недалеко, версты три всего-навсего!

При атаке Средней Горы 6-й полк потерял всего одного солдата. Потери начались уже на подступах ко 2-й зоне. Там они достигли нескольких сот. Соседний, 8-й полк, потерял 500 человек уже при штурме основной линии.

Но далее наши успехи остановились. Напрасно офицеры на коленях умоляли солдат использовать минуту и одним ударом довершить победу… Началась подготовка к штурму 2-й зоны, перегруппировка войск.

— Мы бы могли еще изображать из себя силу, — комментировал один из батарейных командиров в разговоре с временно командующим 1-го гвардейского корпуса, — но, стоя на месте. Двинувшись вперед, мы бы уже развалились.

Это была правда… Полки «замитинговали». Победа превратилась в катастрофу…

Я вывез мою жену из Петербурга как нельзя более кстати во дни временного затишья и оставил ее в Тернополе, где нашлась для нее хорошо меблированная комната в большом старинном доме.

Большую часть дня она проводила в нашем парке, расквартированном там же, обедала и ужинала вместе с офицерами, и с ними же проводила большую часть дня. На Пасху она приезжала к нам в Олеюв, и светлый праздник мы встречали вместе со всеми офицерами дивизиона. Когда мы перешли в Конюхи, наша позиция находилась всего в тридцати верстах, впереди, и мне часто удавалось провести с нею вечерок.

Офицеры парка были на редкость симпатичные, особенно капитан Замайский и поручик Домбровский. В парке орудовал также в качестве заведующего гаражом из 12 тяжелых машин неутомимый Володя Сокольский, около года назад переводившийся ко мне в 13-й дивизион.

В парке оставалось всего 2–3 исправных машины. Но с его появлением все остальные стали на ход. Мало того, одну из них мы приспособили под походную лавочку, поставивши на шасси целую будку из легкого дерева, разделенную на две части и оснащенную множеством выдвижных ящиков, откуда быстро извлекались всевозможные предметы солдатского обихода: чай, сахар, спички, мыло, нитки, иголки, конверты и писчая бумага, табак, папиросы, леденцы и пр. и пр.

Но это не была его последняя услуга. 12-е его превращение было еще неожиданнее и чудеснее…

Царский манифест об отречении я привез в парк на другой же день после его обнародования в войсках. Как там, так и здесь, в заключение солдаты подняли меня на руки и долго качали с криками «ура». На другой день, чуть свет, автомобиль подкатил к моему подъезду для возвращения на позицию. Но меня поразило, что шофер поставил его так, что передняя его часть маскировалась открытой дверью. Невольно, движимый каким-то скрытым предчувствием, я заглянул за дверь — на передней части машины красовался красный флаг!

— Это откуда? — вырвалось у меня — Кто вам приказал поставить флаг?

Шофер и его помощник кивают друг на друга:

— Это не я, это Дзирне!

— Это не я, это Зайцев!

— Ну ладно, уберите флаг! Когда мое начальство прикажет, я поставлю, какой захотят, хоть зеленый. А пока не надо нам никакого.

Но в тот же день к вечеру принесли мне телеграмму:

«В парке бунт. Требуют разъяснений. Приезжайте немедленно. Кардей-Замайский».

На квартире меня встречают Замайский и Домбровский. Оба, и «граф», и «маркиз» бледные, как полотно, с красными бантами в петлицах.

— Едем в парк, мы не знаем, что делать! Вчера один солдат наткнулся на пехотного прапора и отдал ему честь. Тот налетел на него: «Ты что же, не присягал временному правительству? А где твой бант? Так вы, что ли, за старый режим? Тот прибежал домой и поднялась буча…

— Не хотите красную ленточку,? Поставить флаг на автомобиль!»

— Флаг я поставлю, когда получу приказание свыше. А ленточку каждый может надевать или не надевать по желанию.

… Въезжаем во двор. Уже сумерки. В полумраке виднеется вся масса солдат, выстроенная в две шеренги, с множеством красных тряпок, болтающихся на красных шестах.

Слезаю с машины и подхожу к строю. Здороваюсь. Ответ звучит как-то нестройно.

— Справа, слева заходи! Обступают меня тесным кольцом!

— Вчера вы дружно качали меня и вынесли на руках в эту машину. Что такое случилось со вчерашнего дня? А я разве в чем изменился? Вот он я, такой же! В чем же дело?

Молчат.

— Ну, смелее, говорите без обиняков. Тут же все и порешим. Протискивается Сокольский.

— Позвольте мне, господин начальник, как выборному депутату, от лица всех собравшихся здесь товарищей изложить вам, в чем именно заключается происшедшее недоразумение. Все дело произошло из-за несознательности наших товарищей, которых смущает новое толкование двух параграфов внутреннего устава, ныне отмененных распоряжением временного правительства: 43 об отдании чести и 48 о курении папирос. Вот, по полномочию всех собравшихся, я, Владимир Сокольский, выборной депутат, прошу вас разъяснить нашим товарищам, что именно отменено текущими распоряжениями и в каком смысле следует истолковывать последовавшие приказы…

Ясно. Во всем этом стаде только двое понимали, куда он гнет: я и «Володя Сокольский!». Надо было людям сказать что-либо в примирительном тоне, чтоб внушить им, что все обстоит благополучно и не произошло ничего, что могло бы вызвать их тревоги и опасения. Через пять минут все лица прояснились — кризис миновал.

— Ну, а теперь, товарищи, в честь нашего любимого отца-командира — ура!

Побросав флаги, вся толпа ринулась ко мне и понесла меня на руках в машину. Мотор уже заведен… Лихой Дзирне элегантно откинувшись назад, одной рукой берется за руль, лихим поворотом проскальзывает через ворота и пускает машину с предельной скоростью.

— До-р-р-р-р-огу, — гудит «паккард» и несется по шоссе…

Последний выстрел

Армия в полном развале… Теперь уже ясно, что никакие уговоры, никакие обещания не смогут остановить хаоса. Всем руководит невидимая скрытая сила, с которой уже невозможно бороться.

Подобно змее, выжидающей действие своего яда, немцы притаились на время… Сейчас же они неожиданно прорвали наши разложившиеся войска на Золотой Горе и скользящим ударом резанули по тылам. Этого было довольно, чтобы все покатилось назад.