Психофильм русской революции

Уходившие шли без всяких планов и надежд, стараясь лишь уйти от места боя. Картина была грандиозная и хорошо показывала отношение населения к большевикам.

Ликовало только еврейство, повсюду радостно встречая большевиков. На крышах домов и в окнах уже показались пулеметы, стрелявшие в спину отходящим добровольцам. Повсюду шел уличный бой, управлять которым было необыкновенно трудно.

Сильно запутало положение опубликованное около 11 часов утра объявление властей о том, что вторжение большевиков ликвидировано и что опасности больше нет. Успокоенные жители в большинстве поверили и спокойно оставались в домах, думая, что большевики отбиты. Это объявление было основано на заблуждении и преждевременном оптимизме и послужило для многих ловушкой: многие оставшиеся были убиты большевиками.

Около часу дня большевиками была занята часть Крещатика, и все, кто только мог, бросились уходить. Наш отряд отошел последним к четырем часам дня. Даже учреждения и власти не успели эвакуироваться, и около полудня начался беспорядочный отход каждого за свой страх.

Выехал за Днепр и генерал Драгомиров со штабом, и самый штаб генерала Бредова, командовавшего войсками. А за ними, по большей части пешком, потянулись беженцы.

Печально и стыдно было видеть, как вместе с гражданским населением и жителями-беженцами уходили сотни военных - офицеров, солдат, вся государственная стража. Военные в этой волне людей частью были вооружены, частью без оружия. Они забыли свой долг и не считали нужным стать в ряды с винтовкой в руках в защиту погибающих.

У Никольских ворот уже стояли воинские части, и медленной лентой двигались вереницы повозок отступавших обозов вперемежку с беженскими фурами. Отход шел на Дарницу через Цепной мост. Здесь мешались густою массой войска и жители. Все шли мерно, спокойно. Не было ни бегства, ни паники, ни суеты, ни даже давки.

Наша рота вышла на Московскую улицу и остановилась колонной против здания 5-й гимназии. Там, у поворота на спуск к Днепру, посреди улицы спокойно стоял командовавший боем генерал Непенин. Наш командир направился к нему за приказаниями.

Стоя в строю, я с интересом наблюдал грандиозную картину отхода.

Около меня невдалеке держались сестры милосердия, все время нас не покидавшие, и присоединившийся по пути мой коллега доктор Яковлев, военный врач. В это время нас обогнала двуколка Красного Креста. На ней уезжали врачи Управления Красного Креста доктора Андерс, Исаченко, Тылинский. Они были в недоумении и совершенно не знали положения дел. В последний момент перед занятием большевиками улицы, где они жили, они собрались и ушли, наскоро забрав немного перевязочных припасов.

Положение было неясное. За добровольцами оставался только берег Днепра с горой до Никольских ворот. Бой шел не с таким оживлением, как раньше. Точно не могли сказать, заняты ли вокзал и железная дорога. Но было ясно, что мосты через Днепр в опасности.

Наша рота получила приказание занять все три моста, а нас было всего 140 человек. Мы должны были пропустить войска, отходящие за мосты, затем в случае наступления большевиков вести с ними бой. Центром был самый ответственный мост - Цепной. Часть роты должна была занять железнодорожный мост, другая - так называемый Черниговский. Мы двинулись по спуску и вышли из сферы огня. Сзади рвались снаряды и трещали пулеметы. Где-то что-то делалось. Генерал Непенин был вполне выдержан и невозмутим.

В здании 5-й гимназии работал перевязочный пункт. Туда непрерывно поступали раненые, и, увы, как всегда во всех войнах, около него вертелись всевозможные дезертиры и уклоняющиеся от участия в бою. А их было немало и в Добровольческой армии.

Всякие бывают люди, и поучительно, что каждая группа, каждый тип людей имеет вполне определенные приемы своих действий, и в каждой картине жизни они занимают свое место. Но здесь этих дезертиров было слишком много...

Надвигался тихий, ясный вечер. Природа не замечала того ужаса и гнета, который царил теперь в душах людей, и заходящее солнце посылало свои мягкие осенние лучи на спокойные воды Днепра. Зеркальная гладь воды не отражала ненависти и злобы, которые теперь царили в сердцах людей. Природа спокойно засыпала в осеннем вечере, когда людская буря только начинала завывать, и звонкая дробь пулеметов неумолкающими переливами разносилась в прозрачном воздухе.

Наша рота длинной вереницей гуськом спускалась с крутой лестницы от Аскольдовой могилы к Цепному мосту и рассыпалась в охранение, пересекая шоссе. Мое место было около канавы у самой дороги, по которой тянулась волна беженцев. Меня кто-то окликнул по имени и отчеству: в простой повозке, груженной вещами, на которой разместилась вся семья, уходил в беженство мой коллега профессор М. Н. Лапинский. При этих встречах мы перекидывались несколькими словами со знакомыми. Утешать их было нечем - цепи у мостов красноречиво говорили об участи Киева. Я думал о том, что в случае полной неудачи и наступления большевиков за Днепр их положение будет хуже нашего. Мы все же боевые части, а беженцы - жертвы, обреченные на произвол судьбы. Их убивали и большевики, и бандиты, и просто мужички, прельщенные грабежом.

Рота рассыпалась в охранение, а я прошел с командиром роты в отведенное помещение, где надо было на всякий случай устроить все необходимое для перевязочного пункта. Там были и присоединившиеся к нам сестры. В нашем штабе теперь сосредоточилось все управление по охране мостов.

Рота прошла Цепной мост и выстроилась у входа со стороны Слободки. К нам подходил генерал Бредов. Он поздоровался и обошел роту.

Бредов был моложавый, красивый генерал, командовавший 7-ю дивизией, которая занимала Киев. Он очень спокойно дал задачу, и взводы направились каждый по своему назначению.

Полки Бредовской дивизии были в составе немногих сотен людей, и громкие названия не отвечали содержанию. Была здесь так называемая гвардия, то есть части ее с полковником Стесселем во главе. Направо, впереди Черниговского моста, вели бой части 15-й дивизии, а где-то впереди дрался партизанский отряд полковника Струка, об измене которого с утра разнеслись слухи по городу.

Этим громким именам отвечала в действительности буквально горсточка людей. Были отряды в 20-40 человек. Каждый отряд действовал вполне самостоятельно. Здесь были выработаны особые приемы боя, совершенно непохожие на то, к чему мы привыкли во время настоящих войн.

Мы заняли мосты. Роли были расписаны поодиночке. Центр командования перекинулся за Днепр. Я снова встретил здесь коляску, запряженную четверкой, в которой сидел Стессель. Этого достойного офицера здесь уважали, и я много раз в эти дни встречал его в районе боевых действий. Вдоль шоссе и по дворам стояли обозы. Знакомый навозный запах коновязей у биваков мешался с дымом костров, на которых грелись неизбежные котелки с чаем. У одного из таких костров я узнал чеченца в бурке из Волчанского отряда, того самого, который утром ограбил судебного следователя у тюрьмы. Он раздувал теперь костер и шомполом выкатывал печеные картошки из золы. Об этих кавказцах теперь говорили с пренебрежением: мастера грабить, а не сражаться. Как он очутился здесь у костра?

У моста я встретил знакомого, содержателя колбасной фабрики, у которого недавно вылечил тяжело больную дочь. Я улучил свободную минуту и воспользовался его предложением накормить меня. Мещане Слободки жили великолепно. Стол ломился от яств. Мы говорили весело и оживленно. Нас, добровольцев, принимали хорошо и на нас надеялись. Были уверены, что мы отобьем большевиков, и во всем были предупредительны. Мы сидели за столом так дружно и уютно, как будто там, за мостом, не рвались снаряды, не гибли люди, и грозные раскаты пулеметов и ружейной трескотни не нарушали нашего мирного разговора. Глухо слышались удары орудий. Они становились реже, и сведений о ходе боя дальше не получалось.

Я вернулся к мосту. Пришло донесение, что железнодорожный мост нами занят и что там есть наш бронепоезд, что вокзал еще в наших руках. Возмущались тем, что среди беженцев было много офицеров, даже с винтовками, которые уходили с места боя.