Ким Филби - супершпион КГБ

Я возразил: «Почему СИС должна помогать Блейку? Они же сами посадили его в тюрьму. Или СИС помогла ему бежать во исполнение своего обещания дать небольшой срок в обмен на сотрудничество? Разве данный Блейку срок — 42 года тюрьмы — был неожиданностью для них?» Филби начал терять терпение: «Я могу лишь сказать, что побег Блейка — это в основном его личная заслуга. Он сам сыграл в этом деле главную роль».

Филби следил за шпионской фантастикой, особенно за книгами Ле Карре. В своем письме он спрашивал меня, почему Дэвид Корнвелл избрал себе псевдоним «Ле Карре» и нападал ли он когда-либо лично на него в моем присутствии. Я ответил, что такие случаи мне неизвестны, что при мне он отзывался о нем (Филби) с профессиональным нейтралитетом. Филби вернулся к этому вопросу после прочтения новой книги Ле Карре:

«Тем временем Смайли вновь на коне, возможно, немного уставший. Но это естественно для моего сверстника. Вы пишете, что Корнвелл относится ко мне нейтрально. Возможно, Корнвелл немного шизофреник. Хью Тревор-Роупер (лорд Дакре) назвал его введение к вашей книге «напыщенной рекламой». В последнем номере «Об-сервера» Корнвелл окрестил меня «прирожденным сластолюбцем». Интересно отметить, что первые слова («напыщенная реклама») употреблял шеф британской разведки, а вторые («прирожденный сластолюбец») — Хью Тревор-Роупер! Вот так-то!»

Через советское консульство Филби заказывал видеозаписи интересующих его телепередач. После просмотра французской программы, в которой ее участники обсуждали пьесу Яна Куртейса «Филби, Берджесс и Маклин», Филби написал мне:

«Я просмотрел французскую телевизионную передачу, в которой выступали Патрик Сил, Дэвид Лейч, Хью Тревор-Роупер и другие. Сил (немного располневший) пользовался преимуществами своего двуязычия, Лейч говорил по-французски довольно сносно, а французский бедного старого Хью примерно такой же «заржавевший», как и мой. Лучше всех был, конечно, француз: жирный, разговорчивый и понятный. Кроме того, он говорил на очень хорошем французском».

Во время одной из своих поездок за пределы Советского Союза Филби посетил Восточный Берлин, где после войны проживала его первая жена и соратник по компартии Литци. После развода с Филби она вышла замуж за Хонигманна, сделала карьеру в кинобизнесе, дублируя фильмы с английского на немецкий и наоборот. В 1966 году она развелась с Хонигманном, который тогда был директором ведущего сатирического кабаре «Дистель», взяла фамилию Фридман и стала жить одна в своей комфортабельной квартире, расположенной в пригороде Восточного Берлина Карлсхорсте. Являясь членом коммунистической партии с восемнадцати лет, Литци получала хорошую пенсию и имела право один раз в год выезжать на Запад. Даже в возрасте семидесяти восьми лет и являясь бабушкой, Литци сохранила привлекательность молодых лет: острый ум, любовь к жизни и искристую живость.

Поэтому я спросил Филби, позвонил ли он Литци во время своего последнего посещения Восточного Берлина. Он поколебался, перед тем как ответить, а затем уклончиво сказал: «Нет, я не звонил. Я не знал, что она разведена и не хотел ее беспокоить. И вообще, тот период моей жизни уже так давно позади, что представляется другим миром с другими людьми». Это мне показалось странным. Представлялось, что Филби, не лишенный чувств человек, захочет еще раз встретиться с женщиной, которая утвердила в нем коммунистические убеждения, с которой он разделил трудный период своей молодой жизни, когда они ради своих убеждений рисковали жизнью. Я решил, что по возвращении в Лондон наведу о Литци справки.

Результаты оказались удивительными. Литци покинула коммунистический мир и поселилась на Западе. Она сделала это в основном по личным мотивам, хотя определенную роль сыграли и политические соображения. Ее дочь вышла замуж за немца, работавшего в Академии наук Восточного Берлина; который позднее выехал в Страсбург для проведения научно-исследовательской работы по линии Гумбольдтского университета. Литци скучала по дочери и внукам, поэтому в 1984 году выехала в Австрию, чтобы быть поближе к ним. Но друзьям она рассказывала о своем разочаровании слишком медленным проведением реформ в Восточной Германии и поэтому решила покинуть эту страну. Как она рассказала мне: «Я получила разрешение на однонедельное посещение Австрии и решила не возвращаться». Знал ли Филби, что Литци уехала на Запад, и ему было трудно признать это? До его смерти я не смог выяснить этот вопрос.

В сентябре 1986 года Грэм Грин посетил Москву, где встретился с Филби. Они переписывались с 1969 года. Филби начал писать Грину после того, как увидел в «Таймс» его письмо с выражением возмущения по поводу заключения в тюрьму писателей Даниэля и Синявского за опубликование своих работ на Западе. В знак протеста Грин запретил публикацию своих работ в Советском Союзе. Он отказался посещать СССР, пока «там не изменятся условия». Вскоре после этого он получил от Филби письмо, в котором он одобрял решение Грина. Филби высказал в письме надежду на изменение в скором времени условий жизни в Советском Союзе. «Вы совершили справедливый и честный поступок. Изменения, о которых я веду речь, могут принести нам пока не очень реальное удовольствие, например возможность вместе пообедать и поговорить как в добрые старые времена…»

Грин ответил и потом еще в течение последующих семнадцати лет они обменивались одним-двумя письмами в год. Грин посылал Филби свои книги — они занимали книжную полку сразу за столом Филби. Грин послал Филби рукопись своего последнего романа «Человеческий фактор. в котором он изображает бежавшего в Москву сотрудника ЦРУ, чтобы Филби проверил достоверность изложения. Письма носили в основном личный, ностальгический характер. «Если бы письма касались политических вопросов, то Киму было известно, что я передал бы их Морису Олдфилду (в то время главе СИС), поскольку это была бы или направленная информация, или дезинформация», — отмечал Грин.

Посещение Грином Москвы в 1986 году по приглашению Союза советских писателей — первое за последние двадцать пять лет — было, несомненно, организовано Филби. Пять месяцев спустя Грин приехал в Москву снова, на этот раз для участия в работе Международного форума за мир. Грин был в СССР в сентябре 1987 года (он посетил отдаленные города Сибири) и в феврале 1988, незадолго до смерти Филби. В каждый приезд он виделся с Филби. «Когда в первый раз за все эти годы я встретился с Кимом, он сказал: «Никаких вопросов, Грэм». Я ответил: «У меня только один вопрос. Как у тебя с русским языком?» Мы выпили и долго говорили о прошлом. Затем я увидел его снова на даче одного художника под Москвой, а третий раз на обеде в Союзе писателей. И наконец мы организовали обед на двоих. Был я у Кима на квартире, но об этом я не хочу ничего рассказывать».

Руфа боялась встреч с Грином. «У меня создавалось впечатление, что у Грина саркастический характер. Но все оказалось совсем наоборот. Это очаровательный человек, веселый, с детской наивностью в глазах». Обслуживать гостя помогала мать Руфы, напоминавшая Грину о письме Филби. «Я однажды получил от Филби письмо, в котором он заявил, что в отличие от большинства англичан свою тещу он очень любит», — указывал Грин.

Филби с удовольствием вспоминал свои встречи с Грином. «Грэм пользуется здесь большим успехом, — заявил он мне. — Я слушал одну из его речей на форуме мира. По словам Грина, приближается исторический союз между коммунизмом и римской католической церковью, которые плечо к плечу будут вести наступление на бедность и репрессии. Кроме того, он сказал, что при своей жизни надеется увидеть советского посла в Ватикане. Представьте себе, это было воспринято очень хорошо, его речь прерывалась аплодисментами. Лишь он был удостоен такой чести».

«Контраст с Великобританией поразителен. Вы, очевидно, знаете, что газета «Таймс» не хочет больше публиковать его писем. Здесь его принимают как большого английского писателя, все хотят взять у него интервью. О Грине подготовлена часовая телевизионная программа, только я говорил в ней около десяти минут. В течение всего времени пребывания здесь у меня не было свободной минуты. Я вспоминаю такой момент: мы сидели с ним вдвоем, когда у него брали интервью сразу два корреспондента советского радио. Он отвечал на бесчисленное количество вопросов в два микрофона. Сначала в один, потом в другой. Я увидел, что Грин начал ерзать, проявлять нетерпение. Затем неожиданно он сказал: «Хватит, я должен сходить в туалет». Это его единственные слова, которые не прозвучали в передаче».