Герман Геринг — маршал рейха

После развала их коалиции, свидетельствует Шпеер, Геббельс переметнулся к Борману, а Геринг вскоре «окончательно впал в уже привычное для него состояние, схожее с летаргическим сном, и пробудился от него только в Нюрнберге».

На самом деле «сон» Геринга был отнюдь не безмятежным.

«Геринг прекрасно понимает, что всех нас ждет, если мы проявим малейшую слабость в этой войне, — написал Геббельс в дневнике после их встречи. — На этот счет у него нет никаких иллюзий. В еврейском вопросе мы предприняли такие меры, что теперь уже нет возврата. Это к лучшему. Опыт показывает, что движения и люди, которые сжигают за собой мосты, борются с большей решимостью, чем те, кто имеет пути к отступлению».

Однако Эмма не собиралась «сжигать за собой мосты». Она по-прежнему помогала своим еврейским друзьям, и до тех пор, пока положение Геринга в рейхе было прочным, все было более или менее в порядке. Но теперь Борман и Гиммлер знали о падении его авторитета в глазах фюрера и понимали, что он уязвим. Стоило Гитлеру услышать, что жена Геринга опять что-то делает ради ненавистных евреев, как его охватывал гнев, и он начинал кричать о слабости люфтваффе и неспособности их командующего.

«Теперь мы определенно решили очистить Берлин от евреев, — значится в дневнике Геббельса 2 марта 1943 года. — В прошлую субботу они были внезапно согнаны и со всей возможной быстротой отправлены на восток. К несчастью, наши лучшие круги, особенно интеллектуалы, опять оказались не в состоянии понять нашу политику в отношении евреев и в некоторых случаях даже вставали на их защиту. В результате наши планы оказались преждевременно раскрытыми и многим евреям удалось ускользнуть из наших рук. Но мы их все равно поймаем».

Среди тех, кому удалось избежать облавы, была некая Роза Корван, и она принадлежала к числу подруг Эммы Геринг. Она была еврейской актрисой, которая работала с Эммой еще в Штутгарте, потом они вместе выступали в Национальном театре в Веймаре и вместе снимали в этом городе жилье. Их дружба продолжалась и после переезда обеих в Берлин, и после того, как Эмма вышла замуж за Геринга.

«Вероятно из-за ее явного разочарования во мне, — писала Эмма впоследствии, — я постаралась не терять ее из виду и, именно потому что она была еврейкой, быть как можно ближе к ней. После этого наша дружба стала еще крепче. Каждый год в день ее рождения я приглашала ее в наш дворец на Лейпцигерплатц. С согласия Германа я преподносила ей подарки, а позднее, когда она стала испытывать материальные затруднения, давала ей деньги. Когда родилась Эдда, Розетта принесла мне первые пеленки, на которых она вышила маленькую розу. Герман пошутил на этот счет, вспомнив поговорку: „Первые пеленки должны быть от еврея“.

Когда жизнь евреев в Берлине начала становиться все более и более опасной, Эмма пыталась всеми известными ей способами уговорить подругу уехать из Германии. Но та не уезжала. Она не открыла Эмме, что влюблена в еврея и не может расстаться с ним. Тем временем Эмма устроила Розе Корван еженедельное пособие в пятнадцать марок, которые она отправляла почтовым переводом, и корешок квитанции с фамилией „Геринг“ на нем служил ей своеобразной гарантией от недоброго любопытства, а может, и от чего-то худшего.

Но как-то — это было перед самым началом облавы на евреев в Берлине — Роза пришла к Эмме и сообщила ей новость: она вышла замуж за своего друга-еврея и теперь просит ее защиты для них обоих. Эмма позвонила Герингу (который в это время находился в Роминтенской Пустоши), чтобы попросить о помощи его, но была неприятно удивлена и сильно задета, когда он на полуслове повесил трубку. Вскоре после этого он приехал в Берлин и извинился перед ней за прерванный разговор, объяснив, что Роберт Кропп, его слуга, сообщил ему несколько дней назад неприятные новости. Его телефон теперь прослушивало не только гестапо, но и Борман. Более того, Кропп сообщил ему, что шпионом Бормана был его личный телохранитель.

Услышав о новой спасательной „акции“ Эммы, Геринг застонал. Но потом согласился, чтобы Роза продолжала получать еженедельное пособие на свою новую фамилию. Он также предупредил ее об антиеврейской кампании, которая должна вот-вот начаться, и посоветовал предупредить друзей и спрятаться, пока она не закончится.

Благодаря этому предупреждению Роза и ее муж получили отсрочку на несколько месяцев. Но потом муж Розы оказался вовлеченным на улице в ссору с эсэсовцем и был доставлен в гестапо. Там выяснилось, что он еврей, к тому же виновен в ужасном преступлении — он не носит желтой звезды Давида. Роза Корван позвонила Эмме, которая в это время находилась в Каринхалле, и, обливаясь слезами, еще раз попросила ее о спасении. Неутомимая экс-актриса немедленно набрала номер Генриха Гиммлера.

„Как и следовало ожидать, начальник СС ни в малейшей степени не обрадовался моему звонку, — позднее вспоминала она. — „Вы должны понять, фрау Геринг, — сказал он, — что у миллионов немецких женщин свои мужья на фронте и они не знают, что с ними. Как вы можете ожидать, что я стану беспокоиться о судьбе какого-то отдельно взятого еврея?“ Я просила и умоляла его сделать для меня личное одолжение.

Он перезвонил мне через час и сообщил, что этот еврей — опасный и психически ненормальный человек, за которым необходим надзор.

„Мы отправим его в Терезиенштадт, который является одним из наших лучших трудовых лагерей, — сказал он. — Ему там будет очень хорошо“.

Услышав это известие, Роза Корван воскликнула: „Если его отправляют в лагерь, я хочу поехать вместе с ним. Можете вы мне хотя бы это устроить?““

Тем же вечером, когда Геринг вернулся в Каринхалле, Эмма рассказала ему всю историю. Геринг подошел к телефону и стал говорить с Гиммлером.

„После увиливаний и уклончивых ответов Гиммлер согласился отправить в этот лагерь и женщину, — пишет Эмма. — Все будет в порядке, заверил он нас. Он лично проследит, чтобы пара получила комнату и даже чтобы ее там для них прибрали. После его обещания мы оба успокоились“.

Она приготовила для Розы пальто и платье и купила полный комплект нижнего белья. Ее другая подруга-актриса, Дженни, поехала вместе с еврейской парой на вокзал проводить их. Но скоро в крайней тревоге она позвонила Эмме. Поезд, который их повез, поехал не в направлении Терезиенштадта, а совсем в другую сторону.

„Я сообщила об этом Герману, который позвонил Гиммлеру, — пишет Эмма. — Он не смог с ним связаться, но тем же вечером получил уведомление, что Гиммлер позвонил в Терезиенштадт и что Розетта и ее муж туда благополучно прибыли“.

Возможно, это было и правдой. Но правдой также было и то, что Терезиенштадт, поначалу пользовавшийся репутацией гуманного лагеря, к этому времени уже являлся транзитным пунктом на пути в лагеря смерти. Известно было об этом Герингу или нет, Эмма так и не узнала. Если известно, то это являлось еще одним доказательством того, что его влияние в иерархии „третьего рейха“ серьезно ослабло.

В ночь с 24 на 25 июля 1943 года семьсот восемьдесят тяжелых бомбардировщиков союзников пересекли Северное море, прошли над Любеком и с северо-востока обрушились на Гамбург. Этот город был самым важным портом Германии с миллионным населением. Его доки, центральная гавань и центральная часть были разбомблены с высокой и сокрушительной точностью. Англо-американские самолеты шли тесным строем, и в этот раз противодействие им зениток и ночных истребителей оказалось несравненно более слабым.

Дело в том, что в этом рейде англичане впервые применили простое, но эффективное средство „ослепления“ радиолокационной системы противника: полоски станиоля. Сбрасываемые кипами с воздуха, они симулировали на экранах немецких радаров изображения бомбардировщиков, вызывая большую путаницу и делая невозможным точное наведение ночных истребителей и зенитного огня. В ту ночь было сброшено полторы тысячи тонн бомб, причем сразу же оказалась полностью разрушенной водопроводная станция, и пожарные не смогли быстро потушить охвативший целые кварталы огонь. После этого союзники совершили еще пять массированных налетов, сбросив на город в общей сложности более восьми с половиной тысяч тонн бомб, так что к 3 августа весь Гамбург превратился в пылающий ад.