Душа моя - элизиум теней

находит ее очень привлекательной. Как доказательство ее необычайной сердечности, она

рассказала, какой случай произошел с ней. Алиса Ивановна и ее муж композитор Майзель

материально живут, как и многие артисты, то густо, то пусто. Однажды летом на юге

супруги впали в состояние полного безденежья. И вдруг на лестнице гостиницы, где они

жили, Алиса Ивановна нашла 8 рублей. Она немедленно наступила на бумажки ногой и

сказала мужу: «Я никогда в жизни ничего не украла, но за эти деньги я готова драться».

Немедленно были посланы в Москву три телеграммы одинакового содержания «спасите».

Сейчас же откликнулась Лиля Брик, переведя им молнией полторы тысячи.

11. Старость

...И вот пришла старость... Интересно отметить, что чем старее становишься, тем более

отодвигаешь назад начало старости.

При первой постановке оперы «Фауст» в 1839 г. Жюль Симон, увидев, что в хоре стариков

поющие дрожанием всех членов стараются подражать самой глубокой старости, спросил у

композитора, какой возраст имеют его старики. Гуно, которому тогда было лет сорок, отвечал, что они находятся в крайней старости, что им лет 65 или 55. Через 30 лет, слушая

ту же оперу вместе с композитором, Жюль Симон задал ему тот же вопрос. Гуно, бывший

тогда уже на склоне лет, отвечал ему: «Мои старцы – настоящие старцы, им лет 80 или

90».

Ко мне пришла в гости моя 80летняя тетка Екатерина Ивановна и заявила: «Как скользко

сегодня, я так боялась упасть, что шла еле-еле передвигая ноги, как столетняя старуха». Я

в душе посмеялась, подумав, не все ли равно, 80 или 100 лет. Мне самой было тогда

лет 4045.

Все познается лучше всего на собственном опыте. Я сравниваю физические состояние мое

и нянино в момент возращения из Новосибирска в 1944 г. и теперь. Насколько мы обе

постарели и ослабели, особенно няня (она старше меня на три года, ей сейчас 77 лет) – а

ведь прошло только 6 лет.

Английский писатель Bennet характеризует этапы старости: «В семьдесят лет старики

начинают отходить от окружающих людей. В восемьдесят они как островки, торчащие в

море. В восемьдесят пять со своей беспокойной и обдуманной речью они являются

абстрактным голосом человеческой мудрости. С изумительной быстротой старики

накопляют мудрость в последние годы и мудрость сопутствует даже глупостям, которые

они иногда совершают».

«Что бы ни говорили сентиментальные люди, – пишет английская романистка Hutten, –

старость является одной из форм разрушения, которое никогда не бывает красивым само

по себе. И если некоторые старики сохраняют красоту в пожилом возрасте, а иногда даже

приобретают ее, то это является результатом разумно, честно и мужественно прожитой

жизни. Но даже они выглядят привлекательными вопреки старости, а не в зависимости от

нее.

«Мне кажется, – говорит Гете, – что облик человека есть лучший текст ко всему тому, что

можно о нем подумать и сказать».

Французский писатель Марсель Пруст где-го заметил: «Старость кокетлива и болтлива».

Болтливость, по моему мнению, действительно типична для старости, а вот с кокетством я

не могу согласиться. В жизни мне часто приходилось встречать стариков опустившихся, не обращающих ни малейшего внимания на свою внешность, без всяких признаков

кокетства.

Говоря о ранней кончине Станкевича, Тургенев пишет: «Смерть имеет глубокое значение, если она выступает, как последнее из сердца полной, развившейся жизни: старику она –

примирение, она ему – веление судьбы».

Тургенев стал очень рано задумываться о старости, ощущать ее и говорить о ней.

Еще юмором проникнуты его высказывания, когда в возрасте 42 лет он пишет Фету: «И

мы съедем, наконец, в тихую пристань старости, и явится тогда возможность старческой

деятельности и даже старческих радостей, о которых так красноречиво говорит Марк

Туллий Цицерон в своем трактате «De senectute». Еще несколько седин в бороду, еще

зубочек или два изо рту вон, еще маленький ревматизмик в поясницу или в ноги, и все

пойдет, как по маслу».

«Мой друг, старость – это тяжелое, тусклое облако, заволакивающее и будущее, и

настоящее, и даже прошедшее, так как делает его печальным, стушевывая и надламывая

воспоминания. Надо защищаться против этого облака. Мне кажется, что Вы недостаточно

защищаетесь. Прощайте и до свиданья, мой дорогой друг. Будем же держать голову

высоко, пока ее не покроют волны». Это уже через 12 лет значительно более уныло звучат

его слова, обращенные в письме к Флоберу.

91

А еще через 15 лет он говорит в письме к Полонскому:

«...Чтобы ты понял мое настроение, выписываю тебе несколько строк из моего дневника:

"...Полночь... сижу я опять за своим столом... внизу бедная моя приятельница (П. Виардо) что-то поет своим совершенно разбитым голосом... а у меня на душе темнее темной ночи...

Могила словно торопится поглотить меня...". Не выписываю дальше, очень уж уныло. Ты

забываешь, что мне 59й год, а ей 56й... Душа моя, мы оба – два черепка разбитого сосуда».

Однако Полина Виардо, названная черепком сосуда в письме Тургенева, прожила до

глубокой старости. Она умерла в 89 лет.

А еще через год, в 1878 году, за пять лет до смерти, Тургенев пишет свое чудесное

стихотворение в прозе «Старик». Настроение все то же – безрадостное, мрачное, но кое-

где слышатся нотки примирения с неизбежным.

«Старик.

Настали темные, тяжелые дни... Свои болезни, недуги людей милых, холод и мрак

старости. Все, что ты любил, чему отдавался, безвозвратно, никнет и разрушается. Под

гору пошла дорога.

Что же делать? Скорбеть? Горевать? Ни себе, ни другим ты этим не поможешь. На

засыхающем, покоробленном дереве лист мельче и реже, но зелень его та же.

Сожмись и ты, войди в себя, в свои воспоминания, и там, глубоко-глубоко, на самом дне

сосредоточенной души, твоя прежняя, тебе одному доступная жизнь блеснет перед тобой

своей пахучей, все свежей зеленью, и лаской, и силой весны!..

Но будь осторожен, не гляди вперед, бедный старик!..».

Недавно прочла я книгу «Воспоминания» В. Вересаева. Вот что он пишет о старости:

«Мне шестьдесят лет. Вспоминаю скомканную тревожность юности, ноющие муки

самолюбия, буйно набухающие на душе болезненные наросты, темно бушующие,

унижающие тело старости, непонимание себя, неумение подступить к жизни. ...А теперь

каким-то крепким щитом прикрылась душа, не так уж легко ранят ее наружные беды,

обиды, удары по самолюбию. В руках как будто надежный компас, зорче стали духовные

глаза, в душе ясность, твердость и благодарность к жизни...». Да, может быть, если бы

знала молодость, какая возможна озаренная, поднимающая дух старость – может быть она

бы менее беззаботно «прожигала» себя. Промотать все силы и потом придти к

мутноглазой старости, харкающей, задыхающейся, с брюзгливо обвисшей губой и темным

лицом! И говорить юности: «Старость – это страшная проклятая пора человеческой

жизни!». Как будто выросли крылья!».

Гольденвейзер записывал за Толстым: «Как хорошо, как радостно! Я никак не ожидал

такого сюрприза. Вот если вы доживете, увидете, как хороша старость. Чем к смерти

ближе, тем все лучше. Если бы молодые люди могли так чувствовать, как в старости! У

меня, особенно по утрам, как праздник какой – такая радость, так хорошо. Я дорожу своей

старостью и не променяю ее ни на какие блага мира».

И Гете писал Гегелю: «Я всегда радуюсь вашему расположению ко мне, как одному из

прекраснейших цветов все более развивающейся весны моей души». Гете в это время

было 75 лет.

«Старик был некрасив и беден, – пишет Бальзак (Кузен Понс), – разве это не значит быть