Политическая и военная жизнь Наполеона

В это время положение дел в Константинополе приняло для нас гораздо лучший оборот, нежели я ожидал, и поставило меня в затруднительные отношения с Россией. Мятежники, которые низвергли с престола Селима, скоро поссорились за свою добычу: с помощью того же Кабакчи, который из ничтожного начальника ямаков сделался на время главою правления, муфтий восторжествовал над каймаканом. Себастиани сумел довольно искусно снискать его покровительство, с помощью которого он вскоре приобрел над Мустафою (IV) почти столько же влияния, сколько имел над Селимом.

Последствия экспедиции англичан против Египта и морского сражения при Лемносе должны были еще более увеличить это влияние. Как скоро война с Англией была объявлена, новый капудан-паша Сеид-Али (4), горя желанием отличиться, полетел с эскадрою, состоявшею из девяти линейных кораблей, из Дарданелл к Лемносу. 1-го июля произошло сражение. Схватка была жаркая; русские имели более сведений в морской тактике и были лучше обучены; они прорвали неприятельскую линию, захватили один корабль и принудили капудан-пашу возвратиться в Дарданеллы; но, потерпев значительные повреждения, они сами должны были отступить к Корфу, где узнали вскоре о Тильзитском мире и о заключении перемирия в Слободзее.

Полковник Гильемино (5), посланный в армию визиря для заключения этого перемирия, подписал его 24-го августа. Михельсон умер; преемник его согласился на два условия, которые были отвергнуты императором Александром: однако выступление русских войск из Молдавии и Валахии было уже начато; турки сами нарушили перемирие, переправившись через Дунай при Галаце и перерезав нескольких молдавских правителей, выбранных русскими. Последние, узнав об отказе императора утвердить перемирие и о нарушении договора, поспешили снова занять левый берег Дуная.

Тильзитский договор естественно изменял всю политику Лондонского кабинета в отношении к России и Порте; он поспешил приказать войскам своим очистить Александрию, и старался восстановить дружественные отношения с Турцией. Лорд Пейджет старался быть принятым в Константинополе; но Себастиани успел заставить отказать ему. Притом турки согласились принять мое посредничество; нужно было на что-нибудь решиться. Хорошее расположение дивана укротило несколько гнев мой против гонителей Селима. Я спрашивал у Себастиани мнение его о разделе Турции; он опровергал его убедительными доводами. Если мне должно было отказаться от этого раздела, то выгода моя требовала, чтобы я стал посредником между этими двумя народами, и старался согласить их к взаимным выгодам: Россия и Турция могли принести мне равную пользу против моего непримиримого врага, преградить Англии доступ в Черное море и открыв нам врата востока. Я почувствовал, что, может быть, зашел слишком далеко в Тильзите; посланник наш при Санкт-Петербургском дворе, Савари, получил от меня приказание объясниться касательно участи Молдавии и Валахии, и выступления оттуда русских войск, без чего турки не соглашались начать переговоры. Император Александр опирался на мои обещания; канцлер Румянцев (6) представил ему впечатление, которое произведет такой поступок на всеобщее мнение, без того уже неблагоприятное Тильзитскому договору; уступка этих двух княжеств была единственным вознаграждением, которое можно было предложить народу за пожертвования, предписанные этим договором. Положение мое становилось щекотливо: изгнание турок из Европы воспламеняло часто мое воображение, как предприятие и рыцарское, и общеполезное; но я чувствовал также, что политика делала весьма сложным подобное предприятие; я понимал очень хорошо, что не должно было предоставлять одной России исполнение и выгоды его; а так как я сам не мог принять участия в этом деле, то не следовало допускать его. С другой стороны, я думал, что с помощью этих двух держав мы закроем англичанам Черное море и Восток. Для достижения этой важной цели, я не мог пожертвовать Порту России, и не имел возможности защищать совершенно и открыто выгоды Турции против России, с которою так тесно связал себя в Тильзите.

Государственные люди могут постигнуть затруднение, в котором я находился. Лондонский кабинет успел согласовать это чудовищное совокупление в 1799 году: но тогда существовала общая цель противиться утверждению нашей власти в Египте, и все старые неприязни умолкали перед этою целью. Положение мое было совершенно иное: я мог только предложить свои услуги, чтобы ускорить сближение; а это было не так легко: император Александр настоятельно требовал уступки Молдавии и Валахии, а турки не хотели и слушать подобные предложения. Я мог опасаться, что дальнейшие убеждения в уступке заставят диван склониться на союз с Англией, несмотря на то, что эта держава равномерно предлагала России Молдавию и Валахию в 1806 году. Но в делах политических не помнят прошедшего, а видят одно настоящее.

Прежде чем стану говорить о том, что происходило на юге, я считаю нужным сказать несколько слов о новом дворянстве, которое я учредил во Франции. Я был побужден к этому важными причинами. Кровопролития Иены, Аустерлица, Пултуска, Эйлау, Гейльсберга и даже самая победа при Фридлянде значительно уменьшили число моих булонских ветеранов: о них оставалось в полках одно только воспоминание. Кадры были наполнены молодыми солдатами: я счел нужным поощрить их к новым трудам назначением справедливых вознаграждений их предшественниками за славу, приобретенную ими такой храбростью и преданностью. Положение престола моего требовало сверх того, чтобы я оставил своему преемнику почетное сословие, которого собственная выгода заставляла бы поддерживать его. Если возможно усомниться в том, что дворянство поддерживает престолы, и если видели столько же мятежных дворян и духовных, как и простого народа, то, по крайней мере, это не может быть отнесено к новой династии, поддерживаемой дворянством созданным.

Равенство чинов в государстве, развращенном роскошью, есть мысль чудовищная; я давно уже твердо решился уничтожить этот жалкий остаток революции, восстановив в обществе высшие степени, требуемые и нравами века, и здравым рассудком, я старался сохранить равенство прав, без которого во всем проявляются злоупотребления и несправедливости. Учреждение наследственного дворянства не нарушало равенства прав. Из самых оснований собственности проистекает право передавать от отца к сыну воспоминание заслуг, оказанных Отечеству: оно совершенно справедливо. Если передаются имущества, приобретённые иногда постыдным образом, то от чего же не передавать лучшее из всех имуществ, честь?

Установление наследственного дворянства должно было со временем примирить новую Францию и с Европой, и со старой Францией; оно заменяло дворянство, основанное на правах феодальных, дворянством новым, приобретаемым личными заслугами. Вся Европа управлялась дворянами, которые вооруженной рукой противились французской революции; везде, где только мы старались утвердить наше влияние, мы встречали сопротивление их. Необходимо было положить конец этой борьбе.

Чтобы обеспечить слияние старого дворянства с новым, я хотел пересоздать старое, и постановить, что всякое семейство, которое считало в числе предков своих маршала или министра, имеет право получить достоинство герцога; звание адмирала, генерал-лейтенанта или архиепископа давало права на достоинство графа и проч. Какой-нибудь Монморанси был бы герцог не потому, что он был Монморанси, но потому, что одних из предков его был коннетаблем: служа ревностно государству, всякий гражданин мог иметь право на тот же чин, на то же достоинство. Эта награда и орден Почётного легиона были не что иное, как гражданский венец древних римлян, и народ смотрел на них с этой точки зрения. Всякий достигал его своими заслугами, всякий мог приобрести его за ту же цену; это постановление не обижало никого.

Дух империи стремился к возвышению. Это общая черта всех революций. Он побуждал всю нацию; она вся старалась возвыситься; я поощрял движение приманкой больших наград. Они заслуживались ценою общественной благодарности. Эти высшие достоинства соответствовали в то же время духу равенства, потому что последний солдат мог заслужить их блистательными подвигами.