Дневник Елены Булгаковой

Сегодня поздравления и пожелания продолжаются: Маршак, Рапопорт (из Вахтанговского), Радлов Николай, Хмелев, Николай Эрдман, Раевский, Дорохин, Шапошников, Гоша, Захаров.

Плохой день. В анализах — много белка — 1,5. Звонок мой Владимиру Петровичу — опять придется Мише есть черт знает что и мучиться.

Дикий мороз. Свыше 30° Цельсия. Рассказы Марфуши про очереди, в магазинах ничего нет.

Миша лежит.

Мечты о тепле.

Лютый мороз, попали на Поварскую в Союз. Миша хотел повидать Фадеева, того не было. Добрались до ресторана писательского, поели: Миша — икру и какой-то суп-крем, а я котлеты — жареные из дичи, чудовищная гадость, после которой тошнило. Бедствие столовки этой, что кто-нибудь подсядет непременно. В данном случае это был Вл. Немирович-Данченко. Назойливые расспросы о болезни, Барвихе и т. д.

Миша был в черных очках и в своей шапочке, отчего публика (мы сидели у буфетной стойки) из столовой смотрела во все глаза на него — взгляды эти непередаваемы.

Возвращение в морозном тумане. У диетического магазина — очередь.

Асеев. Страшно восторженно отзывается о нас обоих, желает во чтобы то ни стало закрепить это знакомство. Прочитал свой отрывок из «Маяковского».

Миша лежит, мороз действует на него дурно.

Миша, сколько хватает сил, правит роман, я переписываю.

Письмо вахтанговцам о нарушенном ими договоре на «Дон-Кихота». Пусть платят за 20 спектаклей. Безобразие, что делается.

Звонок Асеева — достал для Миши какое-то кашне, хочет подарить.

Радлов Николай по телефону сказал, что ожидается мороз в 42°!

М. А. Булгаков. 1940 г. Фото К. Венца. 

42°! (Утром не то 38, не то 40, потом 42).

Сережа не пошел в школу, конечно. Окна обледенели, даже внутренние стекла.

Работа над романом. Возня по телефону с Виленкиным о договоре на «Пушкина» (вопрос о Вересаеве).

Звонок Гоши Раниенсона — трогательное отношение к Мише.

Сестра Миши — Елена пришла, читала роман запоем (Мастер и Маргарита).

Пришел Ермолинский в валенках, читал вслух кусочек романа — воробушек. Мишин показ воробушка. Сережка наш — в военной форме — томится от бездействия. Звонок Маршака — хочет придти 19-го.

Оля прислала, по моей просьбе, из театрального буфета — икру, сыр, конфеты, яблоки.

Вечером — правка романа.

Пошли к Файко. Незначащий, какой-то, драматургический разговор.

Домой — ужин на письменном столе Мишином. Я верю, что он поправляется.

42°. За окном какая-то белая пелена, густой дым. Намазала Марфуше лицо кремом — отправила ее за заказом к Елисееву. Звонок Виталия — мой «проект» договора на «Пушкина» принят театром.

Сегодня днем в открытую в кухне форточку влетела синичка. Мы поймали ее, посадили в елисеевскую корзину. Она пьет, ест пшено. Я ее зову Моней, она прислушивается. Говорят, птица приносит счастье в дом.

Газеты теперь приходят поздно. Сегодня принесли часов в шесть. Из «Известий» узнала, что в Вахтанговском театре опять смерть — умер артист Козловский — внезапно, как там написано.

Радлов Николай.

Оля.

Плохой день. У Миши непрекращающаяся головная боль. Принял четыре усиленных порошка — не помогло. Приступы, тошноты.

Вызвала на завтра утром дядю Мишу — Покровского.

А сейчас — одиннадцать часов вечера — позвонила к Захарову. Узнав о состоянии Миши, вышел к нам — придет через 20 минут.

Живем последние дни плохо, мало кто приходит, звонит. Миша правил роман. Я писала.

Потом о квартире. Разговор, взволновавший Мишу.

Жалуется на сердце. Часов в восемь вышли на улицу, но сразу вернулись — не мог, устал.

Пишу после длительного перерыва. С 25-го января, по-видимому, начался второй — сильнейший приступ болезни, выразившийся и в усилившихся, не поддающихся тройчатке головных болях, и в новых болях в области живота, и в рвоте и в икоте. Одним словом, припадок сильнее первого. Записывала только историю болезни, а в дневнике ни слова.

Вчера позвонил Фадеев с просьбой повидать Мишу, а сегодня пришел. Разговор вел на две темы: о романе и о поездке Миши на юг Италии, для выздоровления.

Сказал, что наведет все справки и через несколько дней позвонит.

У Миши очень тяжелое состояние — третий день уже.

Углублен в свои мысли, смотрит на окружающих отчужденными глазами. К физическим страданиям прибавилось или, вернее, они привели к такому болезненному душевному состоянию. Ему сейчас неприятен внешний…

16.39. Миша умер. 

Последние записи

Мишины слова (бесконечно часто за эту болезнь):

Цирк Шапито

Соломонский

Высший технический персонал — я.

Средний — Леля, Марика.

Низший — Лоли, Марфуша.

Вернулись из Барвихи 18 декабря 1939 г. в 12 часов дня.

Прогулка на почту (телеграмма Рубену Симонову) и до Ермолинских…

Файко (читал им из «Записок покойника»).

Продиктовал страничку (о Степе — Ялта).

Работа над романом.

Ужасно тяжелый день. «Ты можешь достать у Евгения револьвер?»

Сказал: «Всю жизнь презирал, то есть не презирал, а не понимал… Филемона и Бавкида… и вот теперь понимаю, это только и ценно в жизни».

Мне: «Будь мужественной».

Утром, в 11 часов. «В первый раз за все пять месяцев болезни я счастлив… Лежу… покой, ты со мной… Вот это счастье… Сергей в соседней комнате».

12.40: «Счастье — это лежать долго… в квартире… любимого человека… слышать его голос… вот и все… остальное не нужно…»

В 8 часов (Сергею): «Будь бесстрашным, это главное».

Утром: «Ты для меня все, ты заменила весь земной шар. Видел во сне, что мы с тобой были на земном шаре».

Все время, весь день необычайно ласков, нежен, все время любовные слова — любовь моя… люблю тебя — ты никогда не поймешь это.

Утром — встреча, обнял крепко, говорил так нежно, счастливо, как прежде до болезни, когда расставались хоть ненадолго.

Потом (после припадка): умереть, умереть… (пауза)… но смерть все-таки страшна… впрочем, я надеюсь, что (пауза)… сегодня последний, нет предпоследний день…

М. А. и Е. С. Булгаковы, П. С. Попов, Сережа Шиловский, М. А. Ермолинская. 1940 г. Фото К. Венца. 

Сильно, протяжно, приподнято: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя!» — Как заклинание.

Буду любить тебя всю мою жизнь… — Моя!

«О, мое золото!» (В минуту страшных болей — с силой).

Потом раздельно и с трудом разжимая рот: го-луб-ка… ми-ла-я.