Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры

Царскому правительству пришлось закончить войну Парижским мирным договором 1856 г., по которому Россия была вынуждена согласиться на нейтрализацию Черного моря, ей запрещалось иметь там военный флот и базы, она уступала Турции южную часть Бессарабии. Пришлось сделать и другие серьезные уступки.

Отношение Дизраэли к Крымской войне было сложным. Когда в июне 1854 г. английское правительство приняло фатальное решение о вторжении в Крым, а затем в сентябре англо-французский флот приступил к реализации этого решения, Дизраэли воспринял эти акции с тревогой и сильными опасениями. Интуиция его не обманула: военные действия развертывались не так, как планировали в Лондоне. Англичане и французы встретили ожесточенное сопротивление со стороны русских солдат и матросов. Последовавшие сражения были кровопролитными, но решающих успехов вторгшимся не принесли.

В Англии заговорили о плохом командовании, о нехватке боеприпасов, продовольствия, о неудовлетворительной медицинской службе, о плохом руководстве войной вообще. Оценивая положение дел в Крыму, Дизраэли писал: «Похоже, мы ввязались в еще одно нехорошее дело. По моему мнению, министров следовало бы привлечь к ответственности». Так думали и некоторые другие. Радикал-джингоист Робак в конце декабря официально заговорил о необходимости создать специальный комитет для расследования деятельности правительства по ведению войны. Когда в январе 1855 г. парламент обсуждал предложение Робака, Дерби и Дизраэли приняли активное участие в атаке на правительство. Они правильно оценили, насколько широко распространилось в стране недовольство ходом военных действий против России. При голосовании за предложение Робака было подано 305 голосов, а против — всего 148. Итоги были неожиданными и для парламентариев, и для общественности. Но они продемонстрировали, как низко оценивались военные усилия английского правительства в самой Англии. И нельзя сказать, что эта оценка была неверной.

Правительство оказалось вынужденным подать в отставку. Королева предложила Дерби принять власть, но он ответил, что станет премьер-министром лишь при условии, что Пальмерстон согласится войти в его правительство. Дерби заявил: «Вся страна требует включения Пальмерстона, как единственного человека, способного вести войну успешно. Поэтому Пальмерстон должен быть в составе правительства». Началась активная закулисная возня вокруг формирования правительства. Но и Пальмерстон понимал, что его престиж среди воинственных, шовинистических кругов очень высок, и поэтому отказался сотрудничать с Дерби. Он рассчитал правильно. Королева послала за Пальмерстоном, и он стал премьер-министром. Пальмерстон был убежденный русофоб, выступал за ведение войны против России до победного конца, чего бы это ни стоило. Такая позиция импонировала одержимым шовинистическим угаром слоям общества. И эти слои шумно требовали поставить их кумира у власти.

Английская историография пустила в оборот утверждение: «Пальмерстон был Черчиллем для своего времени». Однако это суждение следует оспорить. Оно основано лишь на внешних чертах прихода этих деятелей к власти. Что же касается существа их позиций, то здесь видится разительное принципиальное различие: Черчилль в 1940–1945 гг. руководил справедливой освободительной войной против Германии и ее союзников, тогда как Пальмерстон руководил агрессивными военными действиями против России, явно преследуя экспансионистские цели.

Дизраэли был в бешенстве. Он глубоко возмущался поведением Дерби, которому не следовало торговаться с королевой и Пальмерстоном, а надлежало немедленно «поцеловать ее ручки», т. е. согласиться сформировать правительство. Его можно понять: согласись Пальмерстон служить под Дерби, Дизраэли был бы автоматически отодвинут на второй план. А если бы Дерби воспользовался случаем и создал свое правительство, то Дизраэли стал бы министром и играл бы вторую, а со временем и первую роль в управлении страной. Стремление Дерби и кое-кого еще из консервативной верхушки заполучить динамичного империалиста Пальмерстона в свою среду сделало двух политиков — Дизраэли и Пальмерстона — ожесточенными врагами. Пальмерстон прочно встал на пути Дизраэли к власти, и отныне их борьба вышла из стадии парламентских политических игр, превратилась в ожесточенную схватку за власть. Документы свидетельствуют о глубине ненависти Дизраэли к Пальмерстону, укоренившейся в то время. 2 февраля 1855 г. он писал своей приятельнице леди Лондондерри: «Это уже третий раз на протяжении шести лет, когда я возглавлял оппозицию в палате общин и штурмовал скамьи, на которых восседают члены правительства. Дважды этот штурм был безрезультатным, а в третий раз мне на хвост привязали пустой металлический чайник, что сделало мои усилия безнадежными. Поэтому вам не следует удивляться, что я несколько устал от этих пустых, безрезультатных побед, побед вроде тех, что были одержаны у Альмы, Инкермана и Балаклавы, которые, может быть, и являются славными, но, безусловно, не имеют никакого значения». Здесь сквозит крайнее раздражение тем, что его заслуги в борьбе против коалиционного правительства не были вознаграждены должным образом. Что касается пустого чайника (у нас обычно этот образ связан с пустой консервной банкой, привязываемой мальчишками кошке на хвост), то в данном случае это прямое указание на Дерби, полностью девальвировавшего все усилия Дизраэли по свержению коалиционного правительства. Безусловно, важна здесь также оценка таким информированным человеком, как Дизраэли, побед, одержанных англичанами и их союзниками в Крыму.

Далее Дизраэли пишет маркизе, что наиболее раздражающим в деле формирования правительства является то, что весь «двор был за нас», т. е. за Дерби и Дизраэли, и тем не менее к власти придет «всегда вызывающий отвращение Пальмерстон». «Именно он, кажется, сейчас определенно является тем человеком, который создаст правительство. И это несмотря на то, что он в действительности жулик, совершенно не имеет физических сил, это в лучшем случае имбирный лимонад, а отнюдь не шампанское; сейчас он… очень глохнет, очень плохо видит, у него искусственная челюсть, которая так и грозит вывалиться изо рта, когда он пытается говорить. И у него имя, которое страна полна решимости ассоциировать с энергией, мудростью и красноречием. О нем так и будут думать, пока жизнь не проверит его и он не провалится…» Да, такое мог написать о своем коллеге по палате общин только человек, преисполненный злобы и ненависти. История не подтвердила оценку Дизраэли. Десять лет еще Пальмерстон оставался эффективным, энергичным лидером, «провел страну через испытания Крымской войны и продолжал провозглашать принципы либерального национализма», — пишет в 1987 г. Л. Стречи, биограф королевы Виктории. Он же отмечает, что «либеральный национализм Пальмерстона разделяли многие его соотечественники». С этим можно согласиться, заменив лишь слово «либеральный» словом «шовинистический». Неудивительно, что во время войны шовинизм в Англии подогревался всеми политическими и психологическими средствами.

Удивительно другое. Дизраэли почти ежедневно видел Пальмерстона в палате общин. Он знал, что его корреспондентка встречается с Пальмерстоном в свете и прекрасно осведомлена о его состоянии. Как же он мог таким подробнейшим образом живописать маркизе «старческую немощь и дряхлость» Пальмерстона, т. е. рисовать явно нереалистическую картину? Психологическая загадка. Объяснение, вероятно, состоит в том, что эмоциональное состояние Дизраэли было таково, что он неосознанно поддался соблазну принять желаемое за действительное и описал своего недруга таким, каким ему хотелось бы его видеть, а не таким, каким он был в то время в действительности. Пройдет немного времени, и Дизраэли столкнется с убедительным, хотя и своеобразным свидетельством хорошего физического состояния и жизнелюбия Пальмерстона.

Пальмерстон оказался энергичным, уверенным в себе премьер-министром. При нем министры имели возможность по своему разумению руководить своими департаментами, но все важные вопросы Пальмерстон решал сам. Ему сопутствовало везение: англичанам и их союзникам наконец ценой огромных жертв удалось взять Севастополь. Дизраэли в душе завидовал ему. Успех и сила всегда вызывали в нем зависть.